Гончая. Гончая против Гончей

Потеряв голову от страха, я загораживаю собой дверь, чтобы защитить Элли, а в сущности — чтобы сохранить неприкосновенность своего дома, этого физического пространства, которое всегда дарило мне надежность и безопасность. Страх, наверное, — самое сильное и таинственное чувство. Он обрушивается неожиданно, превращая нас в жалких букашек, по силе своего воздействия он далеко превосходит скорбь и предчувствие беды — по-видимому, страх является нашей биологической памятью о смерти, о величии небытия. С обдуманным цинизмом этот тип захватил меня врасплох — в шлепанцах, с газетами в руке, в окружении кружевных салфеток и прозрачных занавесок, словом, в состоянии расслабленности и беспомощности, которое, по сути дела, и есть истинный я. Он открыл отмычкой все три замка и проник в квартиру. Этот акт насилия меня гипнотизирует, я испытываю чувство, что дом мой осквернен, что проникли словно в меня самого, вытащив на всеобщее обозрение всю мою жизнь, перерыв все мои мысли и чувства, как корзину с грязным бельем. Кроме страха, гнева и беспомощности, я, кажется, испытываю и стыд! Все эти чувства смешиваются в моем мозгу. Я не нахожу слов, я весь — ожидание и страх…

Проходит целая вечность. Мы оба тяжело дышим, стоя напротив друг друга. Немного спустя я чувствую, что мои раскинутые руки налились невыносимой усталостью, и безвольно опускаю их. Теперь я уже могу за ним наблюдать. Хоть он и стоит спиной к свету, я вижу ежик волос, круглое лицо, взволнованные глаза сероватого цвета (нечто среднее между цветом голубя-сизаря и блеском стальною клинка), волевой подбородок. Каждый человек похож на какое-нибудь животное, этот напоминает наскоро выдрессированного медведя. Он выглядит неуклюжим и в то же время невероятно быстрым. Его виноватая улыбка заставляет меня напрячься еще больше: в ней я улавливаю скрытую жестокость. Мой взгляд медленно перемещается ниже, словно я опасаюсь спровоцировать его на какой-нибудь дикий поступок, на миг задерживается на короткой шее с набухшими жилами, затем ползет по растянутому грубому свитеру, дешевым джинсам, протертым на коленях и украшенных масляным пятном, и останавливается на ногах. Да ведь он в одних носках! Это открытие настолько неожиданно, настолько красноречиво говорит о благих намерениях, что я не позволяю себе спешить с выводом. «Он сиял ботинки в коридоре перед тем, как войти в гостиную, — машинально думаю я, — не хотел испачкать палас. В таком случае он не представляет угрозы, от него не следует ждать насилия… он пришел не для того, чтобы мстить!» Я чувствую бесконечное облегчение, меня охватывает слабость: сейчас я совсем беззащитен.

Словно угадав мои мысли, незваный гость неловко переминается с ноги на ногу, виноватая улыбка заполняет собой всю гостиную, я ощущаю его чувство вины, как нечто осязаемое, и тут же вспоминаю его фамилию — Бабаколев.

— Бы меня узнаете, товарищ Евтимов? — спрашивает он глухим голосом.

— Как вы сюда вошли? — отвечаю я вопросом на вопрос, просто для того, чтобы услышать свой голос.

— Через дверь… вы живете на втором этаже, к вам трудно влезть через окно. — Его улыбка становится нестерпимой.

— Но я запер дом тремя замками!

— В тюрьме можно научиться многим полезным вещам…

Я не собираюсь спорить, что полезно, а что нет. Пережитый страх всегда порождает либо ненависть, либо стыд. Сейчас мне стыдно.

— Будете пить чай или кофе? — Внезапное гостеприимство удивляет меня самого.

— Мерси… не беспокойтесь.

— Выпьете все же рюмочку?

— Мерси, товарищ Евтимов, — вежливо отказывается он, — не тревожьтесь насчет меня.

— Я вовсе не тревожусь, Бабаколев, если не считать, что чуть не получил инфаркт!

Подойдя к книжному шкафу, я открываю дверцу бара и вынимаю бутылку вишневки и две рюмки.

— К сожалению, у меня нет шотландской ракии — так мой бывший зять называл виски, — она слишком дорога для пенсионера.

Руки у меня еще дрожат, но я уже владею собой, вернулось ко мне и мое гипертрофированное чувство юмора. Мне ужасно смешно, я вот-вот расхохочусь во все горло и, чтобы скрыть это, жадно выпиваю полную рюмку вишневки. Она действует на меня, как лекарство — успокаивающе и расслабляюще, и мне почти сразу хочется спать.

— Почему бы сняли ботинки?

Бабаколев морщит лоб, чешет мозолистым пальцем в затылке и смущенно отвечает:

— Да как-то некультурно… входить в чужой дом в обуви…

— Если б вы не поступили столь воспитанно, я наверняка получил бы инфаркт! Вы уберегли меня от него, Бабаколев, спасибо!

Он улавливает иронию и смущается еще больше: лицо и могучая шея покрываются краской.

— Вы и во время следствия надо мной подшучивали, товарищ Евтимов. Можно мне закурить?