Гончарный круг

– А, это вы, Михаил Лукич? – увидел Василий хозяина лома. – Я тут вот вроде сторожа сегодня. Не останови народ, так весь дом и облепят. – Он присел на лавку, как-то неопределенно вздохнул. – Будто первый раз видят киносъемки… Кстати, как там?

– Да не выходит у меня ни лешего. Как запалят они фонари, так глина вся и спекется.

– Так чего же они палят-то так?

– Да ведь, поди, не зря же.

– Ну хоть что-нибудь делали?

– Кажись, делали… Да делать-то им нечего со мной. Чего уж теперь делать?..

– И так, в этом дырявом фартуке, и снимали?

– Да фартук-от причем? В фартуке ли, Вася, дело?

– Да… – Василий опять вздохнул. Он огляделся, встал с лавки. – Может, конечно, и не в фартуке… Так вы чего, закончили?

– А я и не знаю. За тряпкой я на двор пошел. – Михаил Лукич вдруг всполошился: ведь ждут там!

Денис сидел на подоконнике, прижавшись спиной к скобленой укосине. Вид у него был уже усталый какой-то. Услышав, что вошел Михаил Лукич, встрепенулся.

– Ну, как? Поработаем или отдохнем? Дядя Миша, вы смотрите, как вам лучше. Мы ведь в общем-то не торопимся. Можем и до другого раза отложить. – Сказав это, Денис сразу же почувствовал, что ставит мастера перед трудным выбором и тут же поправился: – А вообще-то, чего мы киснуть будем? Давайте работать. Ребята, свет! Вы – на место. И поехали! – Он легко соскочил с подоконника, встал за камеру и подмигнул из-за нее Михаилу Лукичу.

Старик отдавил пальцем кусок глины, а остальной ком накрыл мокрой тряпкой.

Мять глину – дело пустяковое. Вот крутить когда начнет – тут да! Только бы заладилось, да побыстрей бы кончить все! Вот как бы убрать отсюда фонари эти да трещетку Денисову, самому бы по себе сесть, как вчера, как раньше… И вертеть опять же чего? Кринку в тонкий черепок сперва вытянуть, чтобы уж и дело с концом? А ну, как оборвется? Тогда и другое ничего не свертится. С плошки начать? Не хитро больно дело-то. Эко, скажут, тонкость какая – блюдо свертел!

– Не знаю, чего вам и свертеть, – сказал он смирным голосом.

– А чего хотите, дядя Миша. Нам сейчас важен сам процесс, настроение. Попробуйте, что получится. И не обращайте на нас внимания. Не получится – сделаем еще дубль – только и всего.

Старик нахохлился над кругом. Чего вертеть? Криночку бы, конечно, тонкую завернуть! Весной Матрена спихнула с шестка кринку-то его любимую. Двадцать с лишком годов жила! Черная стала из красной-то, а хоть бы где обкололась али треснула. После войны свертел ее, после фронта – в первый же день. В аккурат в такую же вот пору вернулся – сенокосили бабы. Днем с Матреной свиделся, Митьку на коленях подержал, по стопке с Макаром выпили, перекурили встречу, и такая вдруг тоска по глине взяла, что не скрути он сейчас какую посудину – война опять начнется, опять из дому уходить. Оглядел на дворе круг свой старый – куры весь засидели да и лопнул – пересох за войну. Повесил на плечо двуручную пилу, кликнул Митьку и – к лесу, пенька подходящего поискать. Митька потащил к Водяному бочагу: пень там недавно подняло – вот уж пень! И верно, хорошую штуку прибило к берегу. Парень до слез упилился. Дуб-от черный, как уголь, и что железо – зубья у пилы сели. Однако с голодухи-то по мужицкому делу и мореный дубовый комель нипочем стал. Принес круг домой, скинул сапоги и босиком – на яму. Сколько лет босой-то не хаживал, ноги-то будто не свои, не узнают землю, и она всякой травиной колется. Да и то сказать, земля за войну другая стала! Колеи на дороге травой затянуло – ездить-то было не на ком. Короста какая-то, а не земля и под посевами. Стосковалась матушка по мужику, обезлюдилась. Бабенки, поди, из гужей вылезали, да чего они одни-то? Хлеба измельчали. Спасибо, хоть запах-то остался. И льны – по лодыжку, а уж вызванивают… Эх, пригодятся теперь солдатские-то руки, так ли еще пригодятся!