Гондола-призрак

Коломбина приметила, что ее хозяин с каждым разом кричал все слабее, а глотал все больше, и немедленно принялась кричать сама:

— На помощь! Моего хозяина убивают! Панталоне тонет!

Ни одно окошко не открылось. Есть такие дома, в которых предпочитают делать вид, что ничего не слышат.

— Не беспокойтесь, синьорина, — прокричал Хлебожуй, управившись с последним куском булки. — Никто вашему хозяину ничего дурного не сделает. Наоборот, мы ему добра желаем. Прочтите-ка этот листок и следуйте его указаниям, как рецепту врача.

С этими словами он зашвырнул в окно небольшой сверток. В нем находился камень, обернутый в бумажку. Развернув ее, служанка прочитала: «По распоряжению Али Бадалука синьор Панталоне дей Бизоньози удерживается в качестве заложника. Он будет незамедлительно освобожден и отпущен домой после того, как Венецианская республика освободит сына халифа багдадского. Передайте это в Совет Десяти. Мы сами свяжемся с вами для ответа».

Прочитав это послание, Коломбина снова высунулась в окно, но глядеть там было больше особо не на что. Панталоне лишился чувств (но все равно продолжал держать над водой кошель, чтобы не подмочить свои цехины), а Арлекин и Хлебожуй затаскивали его в гондолу. Покончив с этим, Хлебожуй немедленно отправил в рот очередной кус, а Арлекин поспешно схватился за весло, и гондола быстро удалилась.

На следующий день наши герои снова соединились на борту «Святого Марка». Надо сказать, что слово «соединились» в данном случае — не фигура речи: Али Бадалук незамедлительно сковал их вместе за запястья и щиколотки и, в ожидании ответа Яснейшей республики, запер в каюте Тартальи.

Легко представить себе восторг Панталоне, оказавшегося лицом к лицу со своим дорогим племянником.

— Неблагодарный! — воскликнул старый скряга с неподдельной обидой в голосе. — Что, хорошо тебе здесь, как сельди в бочке? Будешь знать, как из дому убегать! Подумать только! А ведь я относился к тебе, как к родному сыну!

— В смысле — лупил, как родного сына? — съязвил Линдоро.

— Мало, мало я тебя лупил. Но ничего, сейчас ты у меня получишь такой удар, от которого у тебя дыхание перехватит. Я тебя наследства лишу. Эй, дайте-ка мне перо, бумагу и сургуч. Я хочу завещание составить.

Хлебожуй немедленно протянул Панталоне все требуемое. Более того, он уселся за столик, всем своим видом выражая усердие.

— Прикажете написать? — спросил он.

— Молодец, ценю. Наконец-то я вижу молодого человека, который знает, как себя вести. Пиши-пиши, я в долгу не останусь. Как тебя зовут?

— Хлебожуй, к вашим услугам!

— Вот и хорошо. Пиши же: «Я, Панталоне дей Бизоньози, венецианский кавалер[33], оказавшись в руках у пиратов и предвидя неминуемую смерть, доброму юноше Хлебужую, исполненному многими достоинствами, в знак своей приязни оставляю…»

— «…оставляю». Готово. Продолжайте, прошу вас. Так что вы мне оставляете?

— Оставляю… Оставляю… Дай-ка подумать. Я бы мог тебе оставить свои деньги, но боюсь, они введут тебя в искушение и ты пустишься во все тяжкие. Лучше оставить тебе недвижимость, а не звонкую монету. Так вот, я оставлю тебе… Нет-нет, дом не могу оставить! Придется платить налоги, содержать прислугу. Это будет для тебя головная боль. Ага, придумал! Пиши: «оставляю гондолу, которую у меня украли».

Дружный хохот покрыл слова старого скряги. Тот пожал плечами и повернулся к своим сокамерникам спиной.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, в которой сын халифа оказывается оскорблен

оломбине пришлось не раз и не два повторить свою историю, прежде чем ее (с ее историей) пропустили к коменданту Пьомби.

Которому, несмотря на то что стояла глубокая ночь, никак не удавалось заснуть. Его терзали ужасные сомнения. Как помнит читатель, никто из его подчиненных так и не решился доложить ему о побеге Пульчинеллы. Опасаясь гнева коменданта, они один за другим сказывались больными, самовольно покидали службу, прикидывались мертвыми или похищенными пиратами.

У несчастного коменданта осталось в наличии лишь двое подчиненных — бедолаг, которым просто некуда было податься. Мало того, побег Пульчинеллы оказался для них настоящим подарком судьбы. Дважды в день с тюремной кухни сбежавшему арестанту по-прежнему присылали тарелку супа, которую тюремщики по-братски делили между собой вдобавок к собственной трапезе и, таким образом, впервые в жизни ели досыта.

Сомнения, терзавшие коменданта, произнеси он их вслух, звучали бы так: «Не сглазил ли кто-то мою тюрьму? На моих людей обрушивается одно несчастье за другим. Может быть, скоро настанет и мой черед попасть в лапы разбойников или загнуться от холеры? Нет, без сглаза здесь явно не обошлось. Надо принять меры».

В этот самый момент ему доложили, что какая-то женщина желает видеть его по неотложному делу.

Комендант снял наусники (которые всегда надевал на ночь, чтобы усы оставались прямыми и ровными), нацепил на лысую голову парик и вышел к нежданной посетительнице, от которой узнал ужасные и действительно важные новости.