Гонец из Пизы

Пацан Витек выдвинулся, левой рукой поднял саквояж и, держа на весу, правой в ряд разложил вдоль стола одиннадцать маузеров. Перед центром этого арсенального строя, бликующего лосненым воронением, он построил штабелек из одиннадцати белых коробочек: по пятьдесят патронов 7,62 в каждой. Указанный на маузерах калибр 7,63 был им адекватен.

– Слонобои, – сказал мужчина. – Жалоб не поступало.

Необязательные уже по завершении сделки его слова воспринимались как премия в довесок.

Пацан позволил себе улыбнуться. Мужчина поднялся и протянул руку:

– Значит, по рукам.

– Простите, – сказал Ольховский, – руку подать не могу.

– Обойдемся без жестов. – Мужчина убрал руку. Лицо его ничего не выразило. – Значит, мы расстаемся без претензий.

– Без.

– Будьте здоровы.

– Будьте и вы. Шура, проводи.

– Есть проводить!

На палубе озабоченно сияющий Мознаим руководил четырьмя матросами, пыхтевшими над носилками с новым трансформатором.

Бригадир, лидер, пахан, авторитет или кто он там был, спустился в катер, пацан ему следовал, одновременно как бы прикрывая. Они были спокойны, ни на кого не смотрели и не прощались – ни одного лишнего жеста. В этой их обособленности чувствовалась своя этика и ничем не поколебленное самоуважение.

Шурка отметил, что саквояж оставили в каюте как нестоящую мелочь, тару.

Катер чихнул и пошел к берегу.

– К отходу по местам стоять! – загремела трансляция двойной дозой командирского металла. – Машине – самый малый! Поднять якоря!

Народ с преувеличенным усердием понесся по своим местам.

С железной выдержкой выждав час – убедиться в отсутствии погони и показать характер, пусть подергаются в ожидании, подлецы, – командир вызвал на разборку пятерых подчиненных, которые, судя по всему, делались все менее подчиненными.

– Я командовал дураками, дураки командовали мной, – начал он свою речь с констатации типовой карьеры, – но чтобы дураки делали меня еще большим дураком – это впервые. Спасибо за службу, товарищи матросы, старшины и мичманы. Кто мне изволит объяснить этот жест вопиющего меценатства, которому мы столь успешно подверглись?

Пятеро стояли смирно. Кондрат шмыгнул носом, из которого неожиданно потекло, промокнул большим пальцем каплю и объяснил. Вероятно, примерно таким образом Аль Капоне объяснял большому жюри неуплату налогов исключительно бескорыстной любовью и милосердием к обездоленным, и милость к падшим призывал. При всей нелепости рассказа в происшедшем прощупывалась свои логика.

– Вор у вора дубинку украл, – потер щеку Ольховский. – Нас, стало быть, не за тех приняли. У них тут свои разборки и счеты, и вы, похоже, очень удачно вклинились со своей… акцией во внутренние отношения этих криминальных хозяев банков и прочих нефтепроводов. Военно-морской флот, значит, в качестве наемных бойцов, по договору напущенных на задолжавшую сторону с операцией устрашения. Крейсер на побочном заработке – мимоходом, значит, пригрозили им. Ну-ну…

– Ведь очень хорошо все вышло, товарищ капитан первого ранга! – предложил радоваться Шурка. – Ну прикиньте сами – сплошные выгоды для всех!

– Товар нам скинули, я думаю, неликвидный, – добавил сигнальщик. – Во дурынды какие! Испанская дешевка, глоки, поди, не притаранили.

– А если они потом друг друга все перегрохают – только чище станет, – пожелал Кондрат.

– Вы рассуждаете прямо как министр внутренних дел. Государственные умы! – вздохнул Ольховский.

По совещании с Колчаком маузеры он решил раздать. Дальнейшие неприятности в рейсе не только не исключались, но были почти гарантированы – так уж спокойней иметь своих людей вооруженными, нежели беспомощными перед любой кучкой шпаны со стволами.

Обращаться с этим фольклорным оружием никто, конечно, не умел. Не сразу сообразили, как сверху набивается патронами магазинная коробка.

Проходя пустым берегом и убедившись по карте в отсутствии ближайших селений, вылезли на палубу пристреливать: Колчак дирижировал шеренге.

В столярке стали ладить коробки-кобуры из дерева и фанеры, припоминая и споря, как они выглядели на картинках и в старых фильмах. Запасные ремни порезали на узкие полоски и приладили к светло-желтым, пахнущим стружкой и лаком коробкам, которые стали болтаться на бедре с необыкновенной лихостью.

– 11 —

Лейтенанту Беспятых маузер достался, а доктору нет. По этому поводу доктор чувствовал себя несколько ущемленным. Строго говоря, маузер был ему ни за чем не нужен – как, впрочем, и лейтенанту, – но игрушки взрослых людей, каковыми в сущности являются все вещи сверх жизненно необходимых, расцвечивают и услаждают жизнь значимостью обладания: отсутствие их при наличии у другого портит нервную систему завистливой досадой.

Так что выпить по глотку спирта и сыграть в шахматы Оленев пригласил вечером Беспятых не совсем бескорыстно.

Проиграв ему первую партию и заботливо следя, чтобы гость пил больше, он предложил небрежно, изображая задетость проигрышем:

– Реванш?

– Неохота, – зевнул Беспятых.

– Ну, давай еще одну. На шпалер слабо?

– На шпалер не выйдет, – хмыкнул Беспятых и расставил фигуры.