Гонец московский

– Владыка Господи Вседержителю, Отче Господа нашего Иисуса Христа, – бормотал он, отчаянно перевирая слова, но стараясь, чтобы шли они от сердца, – иже все человеки хотят спастись и в разум Истины прийти, молюсь я: душу раба Твоего Горазда от всяких уз разреши и от всяких клятв освободи… оставь прегрешения ему от юности, ведомые и неведомые, в деле и слове, и чисто исповеданные, или забвением, или стыдом утаенные… Человеколюбивый Господи, повели ей, да отпустится от уз плотских и греховных, и прими в мир душу раба Твоего Горазда, и покой ее в вечных обителях со святыми Твоими, благодатью Единородного Сына Твоего, Господа и Спаса нашего Иисуса Христа, с Ним же благословен еси, с Пресвятым и Благим, Животворящим Твоим Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Ветер выл в елях. Швырял пригоршни снежной пыли в лицо, забирался за пазуху ледяными пальцами. А Никита все бросал и бросал комья земли в могилу, пока не получился холмик, грязно-бурый и невзрачный. Потом скрутил обрывком веревки два ствола молодых березок, срубленных в роще неподалеку, воткнул в землю. Получился крест.

Вот и все.

Таких ли похорон заслуживал Горазд?

Убитых нукуров Никита не собирался удостаивать христианского погребения. Хотя и поговаривали люди, что многие в Орде принимают веру православную. Даже хан Сартак был не просто названым братом Александра Ярославича, но и единоверцем великого князя. Какую бы веру ни исповедовали эти двое, своими поступками они не заслужили уважения и заупокойных молитв. Поэтому Никита перетащил их тела в опустевший хлев и сжег вместе с запасом сена. Может быть, это помогло душам нехристей скорее вознестись к Великому Небу и там встретить своих достойных предков? Вот пусть пращуры с них и спросят – так ли вели себя их детки, как они заповедали?

Потом парень выбрал одного из оставшихся коней. Мышастого жеребца с короткой шеей, тяжелой головой и крепкими копытами. Он стоял в еловой чаще привязанный за недоуздок вместе со вторым – буланым, обросшим к зиме, как медведь. Признаться по чести, выбор пал на мышастого лишь потому, что он не попытался тяпнуть Никиту длинными желтыми зубами при первом же знакомстве.

В переметной суме нашлись путы – коня можно было смело стреноживать на ночь. Уздечка висела рядом на ветке.

Никита подумал, что верхом быстрее сможет добраться до Москвы.

А куда он мог еще направиться?

Не к Михаилу же Тверскому?

Иван Данилович показался парню добрым и рассудительным. Мудрым, несмотря на молодость. У кого же искать справедливости, как не у него?

Лапти мало подходили для верховой езды, потому с одного из степняков Никита без зазрения совести стянул сапоги. Подумаешь, что с покойника. Это – воинская добыча, которую он получил по праву победителя. Сапоги оказались великоваты, но на онучи налезли хорошо.

Такой же добычей парень счел прямой меч, напомнивший ему цзянь Горазда. На первое время сойдет. Надо бы только поупражняться, если найдется свободное время. Его он приторочил в ножнах к седлу, а течи засунул за пояс, который затянул поверх куяка. Того, что без прорехи на груди.

Весь свой нехитрый скарб Никита переложил в седельную суму татарина, выбросив оттуда какие-то тряпки, деревянную чашку с обкусанными краями, несколько беличьих и куньих шкурок, вонючий овечий сыр. Четыре полоски сушеного мяса – скорее всего, конины – оставил. Ну и ладно, что непривычная еда… Голод – не тетка, когда прижмет, и голенища сапог жевать станешь, а запасы, которыми, прощаясь в Кремле, щедро наделил его Любомир Жданович, подходили к концу.

Нашлось применение и для старого лаптя, растоптанного и грязного.

В каждом человеческом жилье обитают хранители – домовые. Редко кто видал их, зато все знают, что обижать домового нельзя. Не оставишь плошку молока и корочку хлеба на ночь, не поклонишься честь по чести, входя в дом после дальней дороги или в гости к соседу, будешь шуметь, горланить, творить непотребство всяческое, домовой загрустит, зачахнет, а потом или уйдет, покинув неразумных хозяев, или вовсе изойдет от тоски да помрет. Для дома это начало конца: отсыреют и загниют опорные бревна сруба; прохудится крыша, да так и будет подтекать, как ее ни чини, как ни старайся; развалится каменка, дым перестанет выходить, как положено, в курное окно, а навалится ночью на жильца и удушит его насмерть. Это уж не беря в расчет такие мелочи, как постоянно скисающее молоко, черствеющий хлеб, пригорающую кашу, мышей, которые плюют с высокой колокольни на всех котов и, что хотят, то и творят, мокриц, слизней и прочую гадость.