Гонец московский

– Да кто ж спорит… – отвечал рыжий. – Справный молодец, да при коне, да при мече… Такой бедняка-погорельца никогда не обидит.

– Хоть краюхой хлеба помоги, – прибавил седой.

Никита вздохнул, но вспомнил, что жадность греховна, а делиться с ближним – одна из первейших заповедей Иисуса Христа. Запустил руку в сумку, выуживая остатки каравая – кусок шириной в ладонь.

– Чем богат…

Он успел заметить взмах жердины, тень от которой косо перечеркнула снег, даже пригнулся, но удара не избежал, а лишь смягчил. Шершавая деревяшка скользнула по затылку, рванула острым сучком ухо, бросила парня с коня.

– Вяжи его, Прошка! – заревел, судя по трубному голосу, рыжий.

Жеребец тонко заржал, поднялся на дыбы, выбросил острое копыто в сторону набегающего седого.

– Тю на тебя! – выплюнул мужик, взмахивая полами шубы.

Мышастый шарахнулся и кинулся наутек.

Никита перекатился через плечо, под ноги чернявому, и выхватил из-за пояса течи.

– В ухо его!

– Вали басурмана!

Чернявый отшатнулся, неловко пытаясь выбить оружие ногой.

Тень летящей жерди вновь скользнула по лицу, предупреждая об опасности.

Ученик Горазда, не вставая с корточек, прыгнул было в сторону, и тут на него свалилось что-то легкое, холодное, прозрачное, как утренняя дымка над рекой.

Сеть!

Никита попытался коротким кистевым взмахом теча разрезать ячеи, но рога рукоятки запутались почти сразу.

– Ага! Попалась птичка! – радостно трубил рыжий.

– Будет знать, морда басурманская! – вторил ему седой.

А чернявый молча пнул отчаянно пытающегося вырваться парня в бок. Никита боролся с сетью изо всех сил, но прочный перестав[69] побеждал, несмотря на все его усилия.

– Вяжи! – К привычным уже голосам добавился еще один – тонкий и визгливый.

На плечи Никиты упала веревка.

Но тут сопение и хриплое дыхание разбойников перекрыл пронзительный, воющий, вонзающийся под череп, как каленый гвоздь, свист.

Глава девятая

Желтень 6815 года от Сотворения мира Московское княжество, Русь

Так мог бы свистеть Соловей-разбойник, по преданиям сидевший на муромской дороге, пока не повстречался с богатырем Ильей.

Мужики, споро обматывающие Никиту сетью, охнули, ахнули, застыли.

Звук усилился настолько, что захотелось зажать уши ладонями, а потом пошел на спад.

И следом жутко заорал рыжебородый.

– Мать твою! – всхлипнул седой, падая на Никиту сверху.

На лицо парня потекла липкая и теплая влага. Кровь.

– Утекай, православные! – выкрикнул визгливый голос. И захрипел, захлебываясь и булькая.

Извернувшись, Никита увидел сквозь ячеи сети, как чернявый с беззвучно распахнутым ртом рухнул на колени, держась двумя руками за живот. Между его пальцев торчала толстая стрела с пестрым оперением.

Миг, другой – и на дороге послышался топот копыт.

Звонкий голос прокричал:

– Уррах! Уррах!

Тень всадника пронеслась над головой Никиты.

Высверк стали!

Раненный в живот мужик завалился на бок.

Рыжий конь круто развернулся, поднялся на дыбы.

Улан-мэрген крутанул саблю над головой:

– Собакам – собачья смерть!

Бросив поводья, татарчонок легко оттолкнулся от луки и спрыгнул на землю.

Вразвалочку подошел к Никите, держа клинок в опущенной руке:

– Менду[70], баатур! Вот и свиделись.

Парень не спускал с него глаз, стараясь уловить каждое движение, а в это время все старался освободить запутавшиеся насмерть течи.

Улан-мэрген улыбнулся, сверкнув белыми зубами, взмахнул саблей.

Холодный ветерок скользнул у щеки Никиты. Враз ослабевшая сеть опала, как листва после первого морозца.

– Что ж ты так неосторожен, баатур? – Сын нойона покачал головой, поцокал языком. – Ай-ай-ай… Ты как филин днем – смотришь, а не видишь.

– Ты откуда взялся? – с трудом выговорил парень.

– Так ты в беде был, – пожал плечами Улан.

– А тебе что за дело до моих бед?

– Ты мне жизнь сохранил. Никто не скажет, что я не отдаю долги.

– Ну что, отдал? – Никита поднялся. Дрыгнул ногой, сбрасывая остатки сети, цепляющиеся за одежду.

– Может, и отдал.

– Тогда спасибо тебе и проваливай подобру-поздорову.

– Обидные слова говоришь.

– Какие есть… – буркнул парень, но тут же устыдился. Ведь и правда, татарин помог ему. Мог ведь спокойно наблюдать из лесу, как разбойники вяжут его и уводят, куда им заблагорассудится. Но ведь вмешался, не бросил в беде.

– Спасибо тебе, Улан-мэрген, – повторил Никита, стараясь вложить в слова как можно больше признательности.

Стараясь не глядеть татарину в глаза, обошел мертвые тела. Перевернул носком сапога чернобородого. Изо рта убитого мужика стекала на бороду алая кровь. Остекленевшие глаза смотрели в небо.

Кто такие? Случайно ли встретились ему на пути?

– Эх, надо было хоть одного живьем брать!

– Торопился я, однако, – виновато вздохнул степняк. – Когда последнюю стрелу пускал, подумал – надо бы в плечо или ногу. Только стрелу, с тетивы слетевшую, назад не воротишь.

– Что да, то да… Умеешь ты стрелять!

– Я – Улан-мэрген, сын Ялвач-нойона, – ответил он невозмутимо, будто этим было все сказано. – Любой нукур умеет послать влет четвертую стрелу, когда первая втыкается в цель. А меня зовут мэргеном.