Гонимые

— Воля нойона для нукера, если она ему по совести, — резвый конь, если не по совести, — тяжелая ноша, пригибающая к земле. То же и воля хана. Умный нойон и умный хан будут одинаково стараться, чтобы нукеры мчались на быстрых конях, а не тащились пешком, повесив голову. Анда Джарчи, так я говорю?

— Так, Хулдар, так. Пеший далеко не уйдет. А кто недалеко ходит, тот мало приносит.

Тэмуджин про себя одобрил их суждения. За хорошим нойоном пойдут нукеры, за хорошим ханом — нойоны. И пока они необходимы друг другу, все будет как надо. Если он даст этим людям то, чего им не добыть самостоятельно, они никуда не уйдут. Но что они хотят получить?

— Татары — мои кровные враги. Они погубили моего отца, и я не успокою свою душу, пока не отомщу. Так велит голос крови. А что будете искать вы в татарских куренях?

Широкоскулое лицо Хулдара расплылось в простодушно-лукавой улыбке.

— У них большие стада и богатые юрты. У нас скота мало и юрты дырявы.

Но кони быстры и мечи остры.

— Достойный Мунлик, я не слышу твоего мудрого слова.

Потеребив бороду, Мунлик осторожно проговорил:

— Разумно ли помогать Алтан-хану китайскому, врагу еще более коварному, чем татары?

— Уж не помочь ли бедным татарам? — насмешливо спросил Боорчу.

Мунлик с неодобрением посмотрел на него.

— Алтан-хан руками татарских нойонов душил нас. Теперь хочет нашими руками утихомирить татар. Потом мы станем ему не угодны — в чьи руки вложит карающий меч?

Незадолго перед этим у Тэмуджина был нелегкий разговор с родичами.

Они не хотят воевать с татарами. Говорят: в последние годы татарские нойоны никого не трогали, если их расшевелить, бед не оберешься. Воины Алтан-хана уйдут, Тогорил уйдет, а им уходить некуда, надо жить у татар под боком. Верны рассуждения родичей, верны опасения Мунлика. Но он видит еще и другое. Его страшит как раз миролюбие татар. Если они поладят с тайчиутами и меркитами, — а так оно и будет, — его крохотное ханство треснет, как яйцо жаворонка под копытом. Но что родичам ханство! Что голос крови, взывающий о мести!

— Достойный Мунлик, твои слова смутили мои ум, но не убедили.

Алтан-хан душил нас руками татар — правильно. Однако не он нашими, а мы его руками стиснем татарские глотки. Дважды такого случая в жизни не бывает, и мы воспользуемся им. Пусть Алтан-хан думает, что мы ничего не понимаем… Будь тут твой сын Теб-тэнгри, он бы одобрил мои думы.

— А разве я не одобряю? Я только хочу, чтобы ты все хорошо понял.

Ошибешься — погибнешь, как твой отец или хан Амбахай. Будь осторожен, будто лошадь, идущая по весеннему льду.

— Я буду осторожен. А сейчас идемте к моей матери, она будет рада видеть тебя, достойный Мунлик, и вас, отважные багатуры.

С этого дня начались приготовления к походу. Нойоны-родичи с ним не спорили, но чем ближе становилось время выступления, тем сильнее он ощущал их скрытое противодействие. Они не хотели выставлять всех воинов, сажали их на негодных коней, давали пустые колчаны.

— Чем же они будут воевать? — спросил он у Сача-беки.

— А я не знаю. Война твоя, ты должен и знать, — ухмыльнулся Сача-беки.

Внутри у Тэмуджина все клокотало от бешенства, но он вынужден был сдерживаться — не время ссориться. Он разослал по куреням братьев Боорчу, Джэлмэ, Чаурхан-Субэдэя, каждого подкрепив полусотней нукеров, повелев, где хитростью, где острасткой, снарядить воинов. Они подбирали коней, разыскивали припрятанное оружие, заставляли отлаживать седловку.

Сам Тэмуджин почти не слезал с коня, скакал от куреня к куреню, подбадривал своих друзей, терпеливо разбирал споры. И всюду таскал за собой Джарчи с Хулдаром, как живой укор своим родичам.

Ему стало казаться, что сопротивление нойонов-родичей сломлено.

Накануне дня выступления во главе своих воинов пришли Алтан, Хучар, Даритай-отчигин. Позднее должны были подойти Сача-беки, Тайчу и Бури-Бухэ.

В этот вечер он рано лег спать. С рассветом нужно было выступать. Его разбудили под утро. У порога юрты со светильником в руках стоял Боорчу, рядом с ним, совершенно нагой, Джэлмэ. Борте, глянув на него, прыснула и стыдливо прикрыла глаза одеялом.

— Хан Тэмуджин, на меня и мою полусотню напали люди Сача-беки. Десять человек убили, у остальных отобрали коней и одежду.

Тэмуджин медленно поднялся. Ему вдруг нечем стало дышать. Потер рукой горло, прохрипел:

— Поднять всех! Догнать! Изрубить!

Боорчу взял его халат, кинул на плечи Джэлмэ.

— Прикройся. Хан Тэмуджин, Сача-беки ушел далеко…

— Ты слышал, что я сказал!

— Нас ждет хан Тогорил. А мы будем гоняться за Сача-беки. Хан уйдет, подумав: обманщики.

— Хан Тэмуджин, мы шли сюда целый день и половину ночи. Сача-беки не сидел на месте в это время… — Джэлмэ поправил халат, из-под него виднелись голые ноги, исцарапанные колючками, в кровь разбитые о камни.

— Молчи! — Тэмуджин стиснул кулак, готовый ударить его в лицо. Он уже понимал, что гнаться за Сача-беки сейчас никак нельзя, и всю свою ярость обратил на Джэлмэ:

— Проспал! Наверное, пил вино и шнырял по юртам молодых вдов.

— Я не пил вина и не шнырял по юртам! — Голос Джэлмэ задрожал от обиды. — Что я мог сделать с полусотней?