Гонорар

— Нет, — твердо сказал Баринов. — Существенно все.

— Кто бы спорил, — примирительно сказал фатумолог. — Я же не все могу предусмотреть. Еще раз говорю: наше дело предупреждать, ваше — избегать рожна. Договорились?

— Договорились, — блекло сказал Баринов. — Я могу рассказать невесте о вашем прогнозе?

— Почему же нет? — Фатумолог пожал плечами. — Непонятно, как вы будете после этого уходить.

— А что с ней будет, если я ее брошу?

— Если сразу, в одночасье, то она, по всей вероятности, вскоре уедет в Париж. Будет такая возможность на работе в ближайшее время. Если будете тянуть, — продолжал фатумолог, — Париж пролетает, но через какое-то время появится перспектива брака. Правда, не очень удачного. Зато опять с заграницей, она ведь у вас мечтает о Париже, верно? Язык учила… (Этого в автобиографии у нее не было, вспомнил Баринов. Чертова Кассандра небритая.)

— И с мужем она уедет?

— Не исключено, что уедет. Или будет выезжать ненадолго — как получится. Отношения с вами сохранятся самые дружеские. Будет вам духи для жены из Парижа присылать.

«Похоже, он за меня решил», — подумал Баринов.

— А скажу я ей или не скажу — это как-то… влияет?

— Не влияет, — покачал головой фатумолог. — Она многое чувствует сама. Именно поэтому вы ее пять месяцев уговариваете жениться, а она тянет, тянет и наконец отправляет вас ко мне.

— Но ведь что-то я должен буду ей сказать!

— Это ваше дело. Вы человек пишущий, придумаете. Выбор остается, но помните, что Париж ей замаячит на работе очень скоро. Если она будет одна — отказываться грешно.

— А будет она… счастливее без меня?

— Это вопрос к Господу Богу, — сказал фатумолог. — Полагаю, что лучше, чем с вами, ей вряд ли будет с кем-то. Вы хорошая пара. Иначе не было бы распределения и самой ситуации выбора, при которой ваш друг подвергается такому риску.

— Логично, — после паузы сказал Баринов.

— Не без того, — согласился Малахов.

— Я должен вам сообщить о своем выборе? — вдруг решился спросить Баринов. Это был хитрый вопрос: фатумолог мог сказать, что о выборе уже знает, и постепенно из него можно было бы вытянуть остальное.

— Зачем? — Фатумолог снова пожал плечами и допил чай. — Вы можете мне звонить, телефон я оставлю. Но если бы каждый клиент стал меня держать в курсе своей биографии — у меня бы не осталось времени на чистую науку. Вы человек неглупый, вам я могу говорить нелицеприятные вещи.

Только тут Баринов понял и остро пожалел фатумолога, ибо представил себе, в каких ворохах чужой судьбы должен был тот копаться. Как чиста, холодна и стройна должна ему казаться чистая наука после пахучего, теплого, засасывающего болота чужих биографий, с коммунальными дрязгами, с застарелыми комплексами, с мелкими безумиями, неотличимыми от настоящих догадок. Как невыносима куча деталей, интимностей, ненужных подробностей, корявых почерков, сломанных жизней, безграмотно разыгранных комбинаций! Так, должно быть, чувствует себя врач, обходящий квартиры бедняков и возвращающийся потом в свою безупречную, хоть и бедную лабораторию, где нет ничего лишнего.

— Ладно, — сказал Баринов и встал. — Все, что могли, вы сделали. Спасибо. Может, и к лучшему.

— Почти все к лучшему, — сказал фатумолог, тоже вставая. — Теория имманентности снимает такие категории — «лучше», «хуже»… Лучше — в наших координатах — то, что совпадает с естественным ходом вещей, не насилует его.

— И Дахау совпадает? — спросил Баринов.

— Нет, — печально сказал фатумолог. — Дахау не совпадает. Такие вещи случаются. Это как землетрясение. Предсказать можно, мотивировать нельзя.

— Я пойду, — сказал Баринов.

— Больше, надеюсь, не увидимся, — серьезней обычного сказал фатумолог.

— Сильно достал вас?

— Не в том дело. — Фатумолог подал ему пальто. — Если все будет у вас хорошо, вам незачем будет сюда еще раз приходить.

— Это по карте?

— Это по логике вещей.

Дверь захлопнулась с подозрительной поспешностью, и дальше была дорога домой, смазавшаяся в одно снежное, оттепельное, расплывчатое пятно.

4

Дунский был человек-несчастье и обладал феноменальным даром разрушать все, к чему прикасался. Когда в начале их знакомства он звонил Баринову и предлагал напечатать подборку для альманаха, Баринов добросовестно печатал, отвозил, подолгу сидел у Дунского, слушая его стихи и рассказы о том, какой грандиозный будет альманах и какие великие люди (Даша, Маша, Коля) дали в него тексты. После чего альманах благополучно лопался, и залогом того было участие в нем Дунского.

Вокруг Дунского всегда вертелось невообразимое количество графоманов. Как меценат, состоятельный и вальяжный, принимает в своем доме орду бездомных, вечно голодных талантов, так Дунский, всегда полунищий и во всем нуждающийся, принимал у себя состоятельных, гладеньких юношей, писавших о том, как невыносимо ужасна их жизнь, и в каморке всеми гонимого Дунского они как бы причащались высокой нищеты. Там случались способные люди, к которым причислял себя Баринов, но подавляющее большинство гостей Дунского не обладали никакими достоинствами, кроме нонконформизма, а нонконформизм их заключался в неумении писать грамотно.