Гонщик

– А ты-то как тут замешан? – спросила я, вырезая кусочки со стороны обычного пластыря, чтобы сделать из него бабочку – точно как делала моя мама много лет назад, когда наша собака попыталась выгрызть кусок из моего лица.

– Ну, скажем так, гнусный Ларри оказался еще гнуснее, чем мы думали, и Дейв попросил меня разобраться со всем этим делом.

– Значит, – я сжала руку Харли в том месте, где рана была наиболее раскрытой, чтобы свести ее края, закрыть и наложить там сделанную мной повязку-бабочку, – ты торгуешь оружием.

Харли не ответил, но я почувствовала, как он впился взглядом в мою макушку, пока я собирала его рану. И я почувствовала, как напряглось его тело. Как будто он готовился к тому, чтобы пришибить меня на месте, если я решу с воплями помчаться к властям.

Пожав плечами, я наложила последний пластырь и ответила на его обеспокоенный взгляд небольшой улыбкой.

– По крайней мере, хоть не наркотиками.

Побитое лицо Харли расплылось в улыбке.

– Ты считаешь, оружие лучше наркотиков?

– Нет, – рассмеялась я. – Но я, на хрен, ненавижу наркоторговцев.

И тут Харли упал на одно колено прямо посреди их засранной холостяцкой ванной, вытащил из кармана кольцо, отнятое у полулегального владельца ломбарда, улыбнулся всем лицом, распухшим от кулаков моего бывшего бойфренда, и попросил выйти за него замуж. Опять.

Мое сердце замерло.

Мне было плевать, какой он плохой. Плохим быть гораздо лучше, чем конченым.

Глава 21

Сентябрь 1998

Господи, какая скучища.

И кто это придумал слушать после обеда курс алгебры?

Ах да, это ж я.

Фу.

Джульет даже не притворялась, что не спит.

Дева-Гот красила свои дурацкие ногти.

И еще сорок две минуты этой дряни?

А что я делала, когда мне было скучно на уроках?

Я писала записки! Да! Точно!

Откровенно забросив пустую страницу конспекта, который я должна была писать, я открыла в тетрадке чистую страницу, уставилась на нее и замерла.

И замерла.

И замерла.

Кому, блин, я могу написать? Две мои единственные подружки сидели по обеим сторонам от меня, а писать Харли было просто глупо. Он был взрослым. И что – я приду к нему домой с запиской?

Кому же я писала раньше?

Ну да.

Ему.

Прошел почти месяц с тех пор, как он, как мы, в общем, как произошло вот это все в доме Пег. И с тех пор я о нем не слышала.

Сперва я была просто очень зла. Но через несколько дней во мне начало расти раскаяние. Рыцарь вообще никак не пытался связаться со мной, хотя у него была еще неделя отпуска после того события. События, когда я отвергла его, заставила почувствовать себя дерьмом и тут же кинулась в объятия другого – того, с кем он дрался накануне, пока я стояла рядом и не вмешивалась. Всего лишь через несколько недель Рыцарь должен был уехать в военную зону, а зная его, шансы, что он не вернется оттуда, были немаленькими. И мне не хотелось, чтобы то, что произошло в доме Пег, было нашим последним общением.

Кроме того, через несколько дней ему должно было исполниться девятнадцать. От этой мысли мне стало почти так же грустно, как и от той, что он идет на войну. Год назад на его день рождения я сперла ему сандвич с курицей из школьной столовой, и я никогда не забуду выражения его лица. Это было душераздирающе. Как будто он никогда в жизни не получал подарков на день рождения. Его мать не отмечала день, когда родила сына, а отец вообще никак не замечал его существования. С чего Рыцарю было ожидать, что кому-то еще будет не наплевать? Если бы я не подсмотрела в его правах, я бы могла вообще не знать, когда у него день рождения.

Это все и решило. Я стала писать Рыцарю письмо. Хоть попрощаюсь с ним нормально до того, как он уедет в Ирак, а он будет знать, что хоть кто-то помнит про его день рождения. И я напишу все совершенно платонически, чтобы не чувствовать себя самой дерьмовой подружкой в мире. Снова.

Ничего. Такого.

И это совершенно нормально, что я ношу в сумке два обрывка заляпанного грязью листка бумаги, которые я совершенно случайно спасла после того, как разорвала на кусочки письмо Рыцаря, и на которых совершенно случайно оказался его новый адрес. Когда я их склеила. И ничего странного.