Good Again (СИ)

Я бродила по нему и вдруг начинала думать о Гейле, и мое сердце обливалось кровью. И это было неизбежно — ведь никто кроме него и моего отца никогда не ходил со мной в лес. Прежде охота была преступлением. Теперь все было по-другому, но я не знала, смогу ли я в одиночку одолеть всех этих призраков. И все же зов леса плачем отдавался в моей душе, звал меня, и противиться этому зову было не менее мучительно, чем вспоминать. Я терялась во всех этих нелегких мыслях, когда Пит поймал мой взгляд и тихо прошептал:

— Ты стреляешь белок как никто другой. Всегда прямо в глаз. Готов поставить на это сырные булочки.

Я невольно вскинула голову: и из-за того, что он повторил давным-давно сказанное его отцом, и из-за искушения.

— Сырные булочки? Ты для меня их еще не делал!

— Не заставляй людей ждать! — пророкотал Хеймитч, — иди и подстрели парочку белок, солнышко.

Пит посмотрел на меня так, как будто знал наперед, что я собираюсь сделать, едва ли не раньше меня самой. Его рука, сжимавшая черенок лопаты, казалось, начала подергиваться, но он погасил эту дрожь, стиснув его так, что побелели костяшки пальцев. И я на миг задалась вопросом, что с ним такое, но потом опять переключилась на свои спутанные мысли. Не могла же я сказать Питу, отчего я так скованно себя веду. Даже зная, насколько терпимо он относится к перепадам моего настроения, как снисходителен к моему невменяемому состоянию, в силу не до конца забытого рефлекса, из-за любви, которую он когда-то ко мне испытывал. Я была не в состоянии оценить свои чувства, знала только, что умру, лишь бы он был в безопасности, даже теперь, но это лишь с натяжкой можно было бы считать любовью. Любовь означала боль и потери. Любовь была ловушкой, что заставляла идти на самопожертвование ради неопределенной цели. Судьба жестоко обошлась с моей любовью, и я не решалась предаться ей снова. В свете этого сырные булочки Пита были единственным, хоть и слабоватым стимулом для того, чтобы отправиться на охоту. В том подвешенном состоянии, в котором я пребывала, я была не готова делиться с ним многими вещами, и уж точно не печалью, связанной с Гейлом. И я обещала себе, что просто уйду ненадолго в лес, подстрелю белку-другую и тут же вернусь.

Мне оставалось лишь зайти на минутку к себе домой, чтобы взять охотничью сумку, лук и колчан со стрелами. Прогулка же до леса показалась мне спуском в могилу. Воздух хоть и был прежним, повеял на меня нездешним холодом, как только я приблизилась к забору. Прежде, когда я туда ходила, я старалась не слишком много думать о том, что я делаю, просто искала место, которое прежде дарило мне успокоение. Теперь же я вся была на взводе, и отсутствие Гейла терзало меня как острые ледышки. Мне всегда было с ним так просто. Но я потеряла его навсегда, и подозрение, что это он приложил руку к изобретению той адской бомбы, делало чувство потери только острее. Может потому что умом я больше не задавала вопросов, я знала, кем он был для моего сердца. В моем чувстве к нему не было того волнения, которое я испытывала рядом с Питом, но я не пыталась причислить его к какой-то категории, оно было за гранью всех категорий.

В голове у меня что-то запульсировало, стоило мне приблизиться к забору. Если я не смогу сосредоточиться даже для того, чтобы настрелять чертовых белок, я ведь могу просто вернуться назад, ничего не объясняя.

Бесшумно ступая, скорее по привычке, чем намеренно, я послала стрелу в зазевавшуюся белку. Повторила это еще три раза. Быстро отряхнув их и сложив добычу в сумку, я без оглядки кинулась обратно к воротам.

***

Вернувшись к дому Пита, в саду я никого не обнаружила, а стул Хеймитча валялся перевернутый на боку. Неожиданно по спине у меня пробежал недобрый холодок, и я тут же сгруппировалась и присела на корточки, озираясь в поисках опасности. Я даже зарядила свой лук, вытащив из-за спины стрелу. Из дома до меня донесся приглушенный шум, и я рванула к входной двери, чувствуя, как в груди поднимается знакомая паника. Чутье охотника редко меня подводило, и присутствие опасности я могла ощущать за милю.

Едва открыв входную дверь, я увидела на полу свежую кровь. Шагнув внутрь, я затаилась и вновь обратилась к своему слуху. Звук, что я слышала снаружи, доносился из соседней комнаты, и, завернув за угол, я без промедления туда направилась. И замерла в дверном проеме.

Мне видна была одна лишь спина Хеймитча, которая загораживала сидящего на диване Пита. И к месту меня приковало то, что Пит был весь охвачен дрожью. Я могла разглядеть лишь его ноги, и судя по тому, как они подергивались, все его тело пребывало в тисках мучительного спазма. Когда я рванулась вперед и оказалась рядом с Хеймитчем, мне стало видно, что алые струйки стекали из раны у Пита на голове, заливая ему рубашку. Кроме того, у него были в кровь разбиты губы, и еще один кровавый ручеек струился по подбородку. В ужасе я рванулась на кухню, чтобы схватить там полотенце, готовая обрабатывать его раны, хотя то, как ходило ходуном его тело, пугало меня.