Он изобразил Прим, какой она была когда-то. когда мы жили здесь, в Дистрикте Двенадцать. Причем такой, какой она была еще до нашего с ним Тура Победителей. На щеках ее играл румянец — здоровый вид ей придало долгожданное обилие еды. Одета она была в желтое платье с изящным лифом и ажурными рукавчиками. Вырез платья украшал желтый бант. Светлые волосы сияли, как будто в косу был вплетен солнечный лучик. На руках у нее удобно устроилась коза Леди — и тут я поняла, насколько юной она выглядит на этой картине. Усевшись перед полотном по-турецки, я прикоснулась к чуть выступающим мазкам. Словно то самое небо из моего сна картина вблизи оказалась сочетанием линий и кругов, каждый и которых по отдельности ничего не значил, но вместе сливались в портрет человека, которого я любила когда-то больше всего в мире. И любовь эта никуда не делась. Прим ушла, но не забрала мою любовь с собой. Это чувство чуть не убило меня, и продолжало доставлять мне муки каждый день, ведь я не могла заставить себя смириться с этой потерей, хотя прошло уже больше года.
Я снова плакала перед рвущем мне душу полотном, как делала это и раньше, но теперь не убежала прочь. Усилием воли заставила себя остаться с ней, пока ночное небо не начало светлеть. В любой другой день в этот час я уже трудилась бы в пекарне. На самом деле, пекарня работала сейчас и без меня: Астер уже наверняка отправил хлеб в печь. Айрис должна была вот-вот открыть двери булочной. Я же была не готова немедленно заниматься выпечкой или общаться с покупателями. Дождусь, решила я, пока темнота за окном поблекнет, и отправлюсь встречать рассвет в лесу — с луком наперевес и невыносимой болью в сердце.
Кинув последний взгляд на лицо сестры, я аккуратно накрыла полотно, как будто оно могла пострадать от моей неловкости, и пошла одеваться и прощаться с Питом. Лишь в тишине леса я смогла побороть это болезненное чувство, прежде чем лицом к лицу встретить новый день.
***
— Айрис, спасибо тебе, что задержалась, — сказала я, когда мы убирались на кухне перед тем как закрыть пекарню. Я дважды проверила печи, потушены ли. Хотя знала: их снова предстоит раскочегарить всего через каких-то восемь часов, когда Астер и новый помощник пекаря, Нед, придут и заложат в них первую за день партию хлеба. Но я так часто слышала от Пита, как важно проверять перед уходом печь —, а лучше дважды или трижды — что всегда была начеку. Подхватив пакет с хлебом и булочками, я следом за Айрис вышла и заперла входную дверь.
— Увидимся завтра! — попрощалась она, когда мы дошли до ее дома.
— Верно. До завтра, — откликнулась я, глядя на небо и подставляя лицо теплому летнему ветру. Невероятно, но уже была середина июня. В этом году лето было не таким жарким, как обычно, и больше походило на весну. А я ведь так любила весеннюю погоду. Два месяца трудясь не покладая рук в нашей пекарне, я так напиталась жаром горячей печей, что и зимой бы не замерзла. И я шагнула навстречу теплому вечеру, а ласковый ветерок нежно сжимал меня в своих душистых объятиях.
Подойдя к памятнику с языками пламени в центе города я как всегда обошла его по кругу — как всегда обошла его по кругу — это был мой личный, почти ежедневный ритуал — я опустилась к прозрачному стеклянному основания, символу жизни, сотканному из очищающего пламени революции. И вновь стала читать имена, которые были высечены на основании светильника, похожего на слезу. Само же основание напоминало юркую металлическую змейку, танцующую в опасной близости к огню. Внимательнее приглядевшись, я разобрала надписи на самом верху, дороже которых у меня не было.
Примроуз Эвердин (доб.) Китнисс Эвердин, Пит Мелларк
Китнисс Эвердин, Хеймитч Эбернати (доб.) Пит Мелларк
Я провела пальцами по имени сестры и произнесла вслух как заклинание: «Примроуз Эвердин. Прим. Утенок». В последнее время я больше не избегала произносить ее имя — не то, что в предыдущие полтора года, которые миновали с тех пор, как ее у меня отняли. Каждый раз, когда оно срывалось с моих уст, у меня сжималось горло, но я заставляла себя делать это снова, снова и снова, пока не подходил к концу мой повседневный запас мужества. Медленно отступив от памятника, как будто бы он мог на меня накинуться, и повернулась, чтобы без промедления продолжить свой путь через площадь.
Сбавила шаг я лишь в конце улицы, когда остановилась перед массивной деревянной дверью с медным молоточком — дверь эта явно видала лучшие дни.
Невольно разволновавшись, я быстро поднялась по лестнице, скача через две ступеньки, и сперва постучала в дверь, прежде чем просунуть в неё голову.
— Ровена? — окликнула я.
— Китнисс? Проходи. Я как раз заканчиваю заполнять последнюю карту, — из кабинета послышался голос Доктора Агулар.
— Вроде всего горстка людей живет в Двенадцатом, а бумажной волокиты завались. Почище чем у мэра Гринфилда, — ворчала я, шагая дальше по коридору.
Доктор Агулар подняла голову, когда я вошла, ее глаза недобро сверкнули.