Good Again (СИ)

— Пит, каждый раз, когда я думаю о Финнике, я вспоминаю не то, каким он бывал забавным, и не то, как он любил и оберегал Энни. Я могу только вспомнить, как его разорвали на куски те ящерицы, — я замолчала, опасаясь, что меня вот-вот накроют воспоминания, но мне было остро необходимо сказать то, то я собиралась сказать. — А на самом деле он — вовсе не то, как он погиб. Ну, то есть… Я там была и все видела. Но я хочу помнить то, каким он был при жизни, когда мог говорить, любить, и быть любимым, — голубые глаза Пита стали почти стальными от того, с каким невероятным вниманием он на меня глядел. И все же я была не в силах отвести от него глаз, — Помнишь ту старую книгу о растениях, которую вели в моей семье? Мы с тобой потом еще заносили туда кучу всего нового, и пока писали — нам было легче. Мне хочется сделать что-то вроде этого о тех, кого мы любили, чтобы они все еще жили, хотя бы в этой книге, чтобы вспоминать лишь о том, как их не стало. В противном случае, получится, что Капитолий и это смог у нас забрать. А он и так забрал у нас достаточно, — я снова замолчала, вынула свою записную книжку и протянула ему, стараясь не поддаваться противоречим чувствам. — Ну как тебе? Думаешь, стоит попробовать?

Пит пробежался по моим записям, посмотрел на то, что я написала.

— Это так прекрасно. Видимо, на тебя снизошло вдохновение, — он сразу понял, о чем я говорю, и сказал. — Попробовать стоит. Они только и думали насчет трибутов — кто как из них погибал. А если бы они показывали как те жили, даже у капитолийцев бы духу не хватило смотреть как те друг друга убивают, — он взял из моих рук записную книжку. — В твоей семейной книге были рисунки. Ты хочешь и в этой книге сделать иллюстрации? Можем взять фото из архивов — Крессида нам поможет. А чего не найдем, я смогу нарисовать.

Я улыбнулась подобному энтузиазму. Несомненно, его терзало то же, что и меня. Он так же, как и я, хотел помнить о тех, кто был ему дорог, но был пока не в силах не думать о том, каким ужасным образом все они погибли. На нас лежало проклятие: нам было не суждено ни забывать, ни вспоминать без мук. И строчка из стихотворения, которое цитировал Доктор Аврелий, снова эхом отдалась у меня в ушах:

Мы забываем обо всем, пусть даже не хотим.

Я жаждала перелистать все эти живые воспоминания вместе с Питом и забыть, если когда-нибудь удастся победить наши вероломные мысли, то, что нас мучает больше всего.

Когда Пит уже открыл рот, чтобы добавить что-то еще, на нашем пороге возник Хеймитч. Судя по тому, что он не стал меня дразнить из-за того, что я сидела у Пита на коленях — к этому как-то сам собой привел наш разговор - он был не так чтобы очень пьян. Опомнившись, я пересела на диван рядом с Питом, Хеймитч же плюхнулся на место напротив.

— Я тут только что из города, — начал он. Мне оставалось только удивляться, что он вообще там был. Но моя личная склонность к затворничеству не обязательно должна была распространяться и на него. — Через три дня они будут праздновать годовщину Жатвы, День Поминовения, — мельком взглянув на Пита, я заметила, как тот взъярился на Хеймитча за то, что тот заговорил на эту тему. Мы с Питом успешно игнорировали грядущий «праздник», но сейчас он явно снова был на взводе, и это можно было заметить по тому, как он сжимал и разжимал кулаки.

— Они устраивают это по всему Панему. В каждом из Дистриктов будет собственная церемония. И памятники будут открывать один за другим, включая Капитолий, чтобы все желающие могли весь день смотреть это дело по телевизору.

Во времена, когда Капитолий управлял Дистриктами железной рукой, Жатва была приятным зрелищем в прямом эфире исключительно для жителей столицы. Хотя сама Жатва длилась в каждом из Дистриктов не больше получаса, на Капитолий ее транслировали часов шесть подряд. В самих же Дистриктах смотрели на дело совсем по-другому: Жатва означала лишь то, что две семьи будут весьма вероятно вновь зажаты в тисках горя.

— По окончании церемонии Президент Пэйлор произнесет речь. И это просили посмотреть каждого жителя Панема, — Хеймитч сделал паузу, и подождал, пока до нас дойдет смысл сказанного. Теперь смотреть ничего не предписывалось: ощутимая разница по сравнению с тем, что было раньше, когда телепросмотры были обязательны для всех. Однако я все равно внутренне напряглась.

— А мы-то тут причём? — спросила я с нескрываемым раздражением.

— На мемориале в Дистрикте Двенадцать будут увековечены имена всех трибутов, и всех ныне живущих Победителей просили присутствовать, как и семьи покойных трибутов.

— Ну, и поскольку кроме нас-то и нет никого, неужто они ждут, что мы явимся? — выплюнула я. Меня от всего этого с души воротило.

— Осталось несколько семей трибутов, которые выжили после бомбежки, и смогут присутствовать на церемонии. Так что это не только нас касается, — осторожно сказал Хеймитч.

— И что они собираются устраивать на этой церемонии? Вызвать нас и назначить добровольцами? — я уже внутренне кипела. Пит же был неожиданно тих, прислушиваясь к нашему обмену репликами с напряженным вниманием.