Гор

— Береги голос, — обрывает строго мать. Игла в пальцах, черное крыло ласточки вышито на три четверти. — Что будете читать нам сегодня, Тодо? — спрашивает мягче, не отрываясь от своего занятия…

Усталость в веках. Ведает мужской голос о храбром юноше, что спас золотую пташку от чудовища. О золотой пташке, что обратилась юной девой. О женщине, что пыталась вывести своё дитя из дремучего леса, но дитя испустило дух прямо у неё на руках. О благородном звере, что пленился проклятым цветком, и утопил свое благородство в крови безвинных.

— Возьмите, госпожа, — шепчет Тодо.

Книга на коленях. Поднимается и опускается грудь забывшегося сном мальчика. Шелест передаваемой бумаги, скорый поклон. Тодо удаляется, оставив княгиню наедине с её тайной. Касаться нарисованных черт, прикладывать к губам, пытаться унять ноющее сердце, пока не раздастся стук, и служанка не принесет весть подобную провернувшемуся под рёбрами кинжалу.

— Возвращается! Наш господин наконец-то возвращается домой!

— Во славу императора восстановил он справедливость!

— Долгих лет жизни нашему господину!

— Долгих лет процветания ему и его роду!

— Да будет греметь его имя в веках!

Внимательно наблюдает князь за тем, как соскальзывают пряди с беззащитной шеи супруги, как обнажается запястье, когда женщина аккуратно наполняет чашу мужа сливовым вином. Подносит, выдыхая дрожаще-ласково:

— Мы томились без вас.

Произносит ещё слова, множество слов, не смея поднять глаз, улыбаясь скованно. И эта осторожная улыбка разбивается особенно звонко, стоит дать пощечину, опрокинуть, вмиг превратив выверенную красоту в разметавшиеся обрывки.

— Ты велела сыну участвовать в церемонии.

Княгиня поднимается. Солоноватый привкус, прикушена щека.

— Да, мой дорогой супруг. Народ нуждался в вас, и я решила, — сколь волнительно звучит это слово. — Что будет правильно показать им нашего сына.

Удар. Приятно саднит ладонь. Волосы стелются по полу, язык проходится по разбитой губе, а лихорадочная дрожь вяжет жгуты из внутренностей. Пустая чаша требует бесцветно:

— Налей.

Накренить бутылочку. Бежит золотистая жидкость струйкой, отражая радужные всполохи, что зрителями повисают под потолком. В груди княгини копится боль: так сильно сжимаются ребра, так сильно напрягается живот. Последняя капля падает в чашу. Удар.

— Ещё.

Капля соскальзывает с горлышка. Удар.

— Ещё.

Капля. Давится дыханием княгиня. Осыпаются заколки, когда пальцы мужа привычно впиваются в волосы, тянут рывком на себя безвольное тело, хватают за ворот, встряхивают так, что клацают у женщины зубы. Металл в её горле. Не противиться, не перечить. Ужас загустил кровь, стоят в синеве глаз слезы.

— Кем ты себя возомнила? Решать, когда представлять моего сына народу, смею лишь я.

Темно-алый камень серег: императорский подарок, что кричит в лицо. Кричит и княгиня, когда одна из серег отскакивает прочь, порвав мочку. Пол встречает радушными объятьями, а прикосновения супруга меняются. Обретают полутона, скользят по пояснице.

— Не забывайся. Никогда.

Она еле сдерживает надрывный всхлип, когда мужская рука возвращается к её голове, гладит, точно собаку, добавляя вдруг издевательскую нежность в свои движения, ласку и иллюзию любви. Настолько искусно правдивую, что можно было бы поверить, поддаться, если бы не многие годы замужества, если бы не два савана и третий, что висит над мальчишечьей головой, готовясь в любой миг закрыть лик.

Заключает князь женский подбородок в замок жестких пальцев. Поднимает властно, вынуждая супругу посмотреть в серые глаза, где нет и тени привязанности. Только угрюмое удовлетворение от обладания ценным трофеем.

— А теперь, жена, как следует ублажи своего истосковавшегося по любви мужа.

[1]В среде самураев существовало поверье, что если воин коснется камелии, то вскоре лишится головы. Данное поверье проистекало из того, что увядшие бутоны камелии опадают цельными цветками, а не лепестками как обычные цветы

[2]Прототипом данного божка является дарума (японская традиционная кукла, олицетворяющая божество, приносящее счастье) и Дайкоку (один из семи богов счастья в Японии).

Дарума принято в начале года рисовать зрачок в одном глазу и загадывать желание. Если оно исполнилось, дарума дорисовывают зрачок и во втором глазе. Если же желание не реализовалось, то дарума сжигают и покупают нового.

Дайкоку же является богом богатства, покровителем крестьян и хранителем кухни. Его изображают восседающим на двух рисовых мешках и с котомкой сокровищ за левым плечом.

[3] Одна из тринадцати песен Отомо Тобито, прославляющих вино

[4] Отрывок песни, воспевающей юную деву из Мама в Кацусика

[5]Стихотворение Каса Канамура

Хризантема

Катится без устали клубок времени, отмеряя 103 год от Исхода. Двенадцатая зима княжича близится к концу. Жмется к земле пушистое небо, а вереница людей затекает во двор поместья.

Они падают на колени, звякнув железом кандалов. Грязь печатями на коже, уродливо клеймо предателей. Вершится нынче казнь, вершится в назидание. Князь на крыльце, свора пред ним. Театр, в котором не играют.