Гор

А девочка сотрясается в надсадных рыданиях, глядя в знакомые серебряные глаза, некогда столь чуткие и нежные, теперь вызывающие отвращение. Серебряные глаза же взирают потерянно, испуганно, словно не понимает юноша, где он и как здесь очутился, словно это он почти растерзан.

— За что вы так со мной? — надорванная влага смоляных ресниц.

Багровые синяки. На материнских запястьях. На запястьях девочки, что жмется к стене. Запахивает рубаху на груди, шарахается. Ломаются оковы. Шепот ввинчивается в сознание:

— Вы такой же зверь, как ваш отец.

Распахивается дверь, не останавливает княжич. Остолбенев, пытается собраться, но все никак не может отыскать недостающие части.

— Что, — язык прирос к небу. Ладони, не его, не могут быть его. Хватающие, рвущие, требующие. Больше не его. — Что…

Тошнота ломает пополам, валит на пол, скручивая в рвотном позыве. Жар обжигает кожу, когда он выворачивает внутренности. Радужный звон висит маревом, отпечатываясь на каменном полу беспорядочными бороздами. Зверь в сознании ехидно усмехается.

— Господин учитель, — Тодо сразу перестает улыбаться, потому что мертвецки бледна кухарка. — Господин учитель, Яль у реки. Явилась сейчас, рубаха порвана, вся зарёванная, растрепанная. Прошу, поговорите с ней. Что-то случилось. Что-то недоброе. А она молчит, ни слова не говорит.

Трещат поленья в очаге. Подымается пар над носиком закипевшего чайника. Осенний ветер гуляет по саду, заглядывая в щели, подкидывая тени. Фаворит в покоях князя сказывает о карательном походе, счастливо сверкая хрусталем серьги.

Близится полночь. Забылась тревожным сном кухарка, забылись крепким сном слуги. Вспыхивает пламя, принимая подношение девочки. Кочерга впитывает угли печи.

Яйцо чернильным пятном притаившись на шелке притягивает взгляд опухших глаз княжича. Тишина оглушает.

А кухня осталась позади, осталась позади и калитка. Порхают девичьи босые ноги по лестнице, крадутся по ступеням ниже, ниже. Туда, где плещутся воды реки. Туда, где колышутся водоросли. Туда, где не будет страха.

— Да простит Иссу душу грешную.

— Бедняжка.

— Вот и итог сей истории.

Появление княжича на кухне вгоняет служанок в ступор. Непривычный и чуждый, вытеснивший даже мысль поприветствовать.

— Юный господин, — выдавливает, наконец, кухарка. Подымается на ослабевших ногах, служанки поддерживают её под локти, а юноша обводит кухню взглядом, недоумевая, почему все столпились.

— Где Яль? — спрашивает громко.

И кухарку передергивает. Влага наполняет глаза, округляются размякшие губы. Она бы рухнула без чувств, если бы не две служанки похожие как капли воды.

— Вы ещё не знаете, — произносит одна из них, пока бессвязное бульканье вырывается из беспомощно оседающей кухарки. — Мы нашли её вещи на берегу.

Широка река, глубока река. Течет размеренно, не ведая устали. Шершавость камня, змеи водорослей.

— Никто не видел, как она прыгнула. Так могли бы попытаться спасти, а теперь останется не упокоенная. Заблудшая душа.

Сандалии, штаны, рубаха с порванным рукавом и смятым воротом наполняют ладони покинувшим их теплом. Запах: хвоя, летние сумерки и сирень. Зарывается в складки лицом княжич, позабыв о стоящих на кухне. Давится вдохом. Тяжелый футляр с малахитовой заколкой. Шелковый шнурок, что прежде оплетал кудрявую прядь.

Ветер заставляет юношу покачнуться, сделать шаг в сторону, чтобы удержать равновесие. Кричит княжич. Кричит беззвучно, зажмурив глаза. Кричит, выжимая легкие, проклиная самого себя. Шнурок прижат к груди, прижат к губам. Пока норовит юноша вот-вот рухнуть на колени, а боль воет взахлеб, вырываясь из него рваными рыданиями сквозь стиснутые зубы. Пачкая слезами, пачкая слюной, корежа черты.

Мертва. Мертва. Мертва!

Зеленые глаза полны ужаса. Зеленые глаза полны презрения.

— Сынок, сынок, — материнская рука дотрагивается до щеки, но не реагирует княжич. Застывшей статуей созерцает реку. Созерцает ту, что нынче на её дне. — Ты здесь весь день, так нельзя. Отец узнает и разгневается, — нотки страха вынуждают повернуться, окинуть княгиню безучастным взглядом. — Пойдем, Гор. Пойдем же.

— Матушка, — янтарь спадает ряснами. Сорванное горло сжимается. — Я убил.

Пепел устилает землю. Пепел и кости.

Белесые точки зрачков за плечом княжича. Отражаются в водной глади.

— Они все мертвы, мой милый. Я знаю.

— Кто здесь лежит,

Погребен глубоко под землей?

Имя его и род

Неведомы мне.

Прахом он стал —

И теперь могильной травой

Здесь прорастает

Из года в год по весне.

[1] Повесть о доме Тайра

Зверь

— Это всё происки императора, — разгорячен фаворит. — Прихвостни его двора устраивают по всему княжеству склоки.

— Чего добивается его императорское величество? — проходится шелест недовольства по рядам собравшихся в зале военачальников и представителей Изумрудных домов, чьи наделы находятся на землях Иссу. — Неужто забыл клятвы или вознамерился лишить нас милости?

Клыкаста усмешка князя. Рокочет: