Гор

— Нет, ты хорошо справляешься. Но разве такова твоя мечта? — отворачивается упрямо Яль, поджав губы. — Госпожа Тоноко добрая женщина. Разумная, в меру строгая и не склонна к сплетням.

— Какая она у вас презамечательная, — сочится яд, тесно ребрам. Обида становится нестерпимой. Пальцы сжимают плектр до белизны костяшек. Как же хочется вспыхнуть, выплеснуть, отругать за каждое хвалебное слово в сторону другой.

Тодо же непонимающе хмурится, прежде чем вогнать Яль в ступор, а после в стыдливую краску:

— У неё ни детей, ни внуков. Вся её долгая жизнь — забота о чужих детях.

***

Точно поцелованы закатом волосы. Растопило солнце снег, изгнало стужу. Вертится мальчик перед зеркалом, четвертый год ему идет. Подбоченившись, выпячивает колесом грудь:

— Я большой как отец? — вопрошает важно, притопнув.

Подает пояс старая нянька, улыбнувшись. Яль же привлекает мальчика к себе. Широкая полоса ткани оборачивается вокруг его талии, скрывая складки одежд, что будут расправляться с каждым годом. Обещает:

— Ты будешь даже больше, выше, сильнее.

— Он ваш муж?

Растерянность на лице Яль проступает столь явственно, что юные танцовщицы щебечут путанно:

— Простите, мы не хотели вас задеть.

— И намеренно не подглядывали.

— Только случайно заметили.

— Честно-честно.

Горят глаза, а хихиканье слаще спелой сливы.

— Он вас каждый вечер встречает.

— Такой высокий.

— Статный.

— Правда слишком взрослый.

— Но видно верный.

— Он так смотрит на вас.

— Ответьте же, не томите, он ваш супруг?

Улыбка на устах Яль безуспешно пытается стать небрежной.

— Нет.

— Неужели жених?

— Нет.

— Ох, как жаль.

— Тогда поклонник?

— Скажите, что поклонник. Не расстраивайте.

— У нас-то такого никогда не будет. Хоть за вас порадуемся.

— Нет, — разве было это слово таким сложным. Как будто камушек во рту. — Не поклонник.

«Он так смотрит на вас».

Украдкой косится Яль на профиль Тодо. Ловит ответный взгляд, обычный, такой же как всегда. Внимательный, теплый, с оттенком спокойной замкнутости. Взгляд заботливого покровителя, но никак не того, у кого заходится пульс при виде любимой женщины, пылко, страстно, сводя нутро в вожделении обладать.

Воркует женщина, держа дочь на коленях:

— Однажды ты вырастешь, встретишь доброго человека. Вы полюбите друг друга…

— Глупости, — беззвучен шепот, горько во рту.

Хохлится Яль. Отстает намеренно, чтобы ещё раз окинуть долгим свербящим взглядом широкую мужскую спину, плечи, волосы чернее вороного крыла. А под яремной впадинкой неустойчиво, словно волчок норовит упасть. Вот-вот сорвется игла, запутались нити и не найти концов. Пальцы касаются шрама от ожога на щеке, изгладившегося со временем, но достаточного, чтобы вдруг задуматься о том, как выглядит лицо.

— Яль?

— Учитель Тодо, — ком мучительно лезет по горлу. Убраны за спину руки, чтобы не заметил он ненароком, как она крутит край собственного рукава. — Скоро праздник урожая. Я буду играть девушкам во время ритуального танца, — вздрагивает голос, стихает. — Вы придете?

Влага в зеленых глазах. Подступает неожиданно, и остается только радоваться тому, что в сумерках всегда расплывчаты черты, и что расстояние до мужчины достаточно велико, чтобы он не смог разглядеть чужое надрывное смущение, чужой щемящий стыд и страх отказа.

Но толика удивления сквозит в тоне Тодо, ведь не нужно было просить, он бы и так явился преданной тенью:

— Конечно приду, Яль.

Веточка клена и кисточки веерника. Украшен алтарь к празднеству. Глубокая ночь простирается за окном, глубокий сон царствует в доме. Только не спит Яль. Складывает руки в молитве пред алтарем. Имена на дощечках, одно главное имя.

— Молю, простите меня, юный господин. Простите вашу любимицу.

Тлеет палочка благовоний. Алый шнурок меж девичьих пальцев всё ещё хранит обещание, данное в знойный летний день на склоне котловины. Потереться щекой, поцеловать. Скорбная улыбка окропляет слезами.

— Я люблю вас, юный господин, и буду любить всегда, — рыдания копятся в груди. Заставляют Яль прерваться, сделать вдох, прикрыть рот. Ноет сердце, моля пощадить. — Но прошу вас, позвольте мне любить ещё одного человека.

Кружатся танцовщицы на помосте — многослойны их пестрые наряды. Узоры хны раскрываются глазами на ладонях, грациозны взмахи рук. Бронза кленовых ветвей оттеняет ажурные сети жемчуга.

По обыкновению прикрывает глаза Яль, когда играет, но в сей раз не для того, чтобы отдаться музыке — неспешному царственному ритму сотворения мира, а чтобы следить из-под ресниц за фигурой в толпе, единственной возвышающейся над остальными на целую голову и наблюдающей за девушкой с улыбкой, от которой можно задохнуться.

Барабанит дождь, растоплен очаг. Разливает по чашкам жасминовый чай Тодо. Сухие одежды приятны телу, но влажны волосы, убранные в свободный хвост. Повисла капля на кончике орлиного носа.

Буйствует гроза, налетевшая ястребом, когда возвращались Тодо и Яль с празднества. Шаг сменился бегом, а накидка не уберегла от ледяных капель ни мужчину, ни девушку.