Гор

— Тогда попробуй коснуться мыслями воды, — изгиб дряблых губ, взгляд цепляется за потемневшие корни мальчишечьих волос, за рыжую прядку в светлой копне. Кажется, раньше этого не было. Указывает палец на пруд. — Заставь пойти её рябью.

Удивленно моргает мальчик, но не спорит. Сосредотачивает всё внимание на воде, только та столь же безмятежна.

— Хорошенько постарайся, дитя.

И мальчик сжимает кулаки. Вытягивается в струну, морщит лоб, сопит от натуги. Слезятся глаза, давят в череп. Тяжесть в затылке. Рябь вдруг идет по воде. Шумно выдыхает настоятель, улыбка прорезается на губах мальчика, светится счастьем. А порыв ветра шевелит траву, колышет кроны. Гаснет торжество в чертах настоятеля, как гаснет и радость мальчика.

— Ничего, дитя, не огорчайся, — широкий рукав, карман в нем. Мешочек соли расшит золотыми рыбками. Сыплются белые кристаллики на землю. Движение обутой в туфлю ноги настоятеля пролегает чертой. — То не страшно. Попробуй стереть черту. Это ведь так легко.

— Хорошо, — озадаченно поднимает брови мальчик. Вновь обращается в порыв, забыв, как дышать. Разомкнуты губы, распахнуты глаза.

— Давай, дитя. Есть ли в тебе звон?

Гудит в спине, колет в пояснице. Но соль не двигается. Мрачнеет настоятель, крякает разочарованно.

— Простите, — бубнит мальчик, опустив плечи, понурив голову. Произносит простодушно, разводя руками. — Кажется, во мне ничего нет. Я совсем-совсем не слышу никакого звона. Может быть, вы ошиблись?

— Что здесь происходит?

Темен гнев. Темен и страшен как ненастная ночь, лишившая спасения, как лавина, скинувшая с небес луну и разбившая её вдребезги, как отрекшееся небо, оборвавшее крылья тем, кто осмелился считать себя его владыками. Разливается сей гнев в обсидиане очей. Замкнутость черт обращается скрежещущим камнем.

Отступает непроизвольно настоятель, подмечая — не наблюдал он прежде подобного выражения на мужском лице. Выражения, способного удавить голыми руками, вырвать гортань, растерзать. А обсидиан уже увидел черту из соли, и мгла его стала кромешной.

— Не отходи от меня больше, — подхватывает на руки мальчика Тодо, не сводя предупреждающего взгляда с настоятеля, что перебирает чётки.

— Я должен был убедиться, — произносит тот миролюбиво. — Негоже подпускать зверей к овцам.

— Убедились? — цедит сквозь зубы Тодо. Рык ярости клокочет в груди.

И настоятель улыбается, легко и благодушно, растягивая звуки:

— Убедился, мой мальчик. Зверя нет. Не серчай уж на старика.

***

Падают капли. Стекают по лицу, забираются за ворот. Морщится Яль, бегом пересекая двор. Тодо возвышается у ворот. Приветственно поднимает руку, сразу же укрывая девушку зонтом, обдавая теплом и запах огня, дерева и чернил. Дремлет мальчик на мужской груди, сморенный шумом дождя.

А локоть Тодо деликатно подталкивает Яль в спину, предлагая идти чуть ближе, ограждая от ливня, чтобы не намокла смоль кудрявых волос и острое плечико. Блюдца луж пузырятся жемчужинками.

— Спасибо, — улыбается девушка, откинув со лба прилипшие пряди.

Молчаливо кивают в ответ, отставляя локоть сильнее в сторону, давая пространство, пусть и промок уже насквозь рукав Тодо.

Тень виляет хвостом, тень резво скачет на тонких ножках. Взмах веера и ловкость рук — то театр, что рассказывает сказки, знакомые и только что сложенные. Трепещет пламя бумажного фонаря, а волк на стене всё-таки настигает верткого кролика.

— Бедняжка! — восклицает мальчик, аж подпрыгнув. Воинственно грозит волку кулачком. Всё больше рыжего в волосах отливает знакомой княжеской медью.

Мужские руки выпускают девичьи. Отпечаток тепла тает на коже бархатом. Кролик свободен и насмешливо шевелит носиком, прежде чем оживает бива. Яль расплывается в коварной улыбке, глядя на растерявшегося Тодо:

— А теперь, Гор, отец тебе покажет танцующую птичку!

Переливы струн укачивают на волнах. Бескрайнее море безопасно для маленькой лодочки. Спит мальчик: безмятежен лик мрамора, полон задора.

— Не сердитесь, учитель Тодо, — просит ласково Яль.

Тодо же поводит плечами — движение, выдающее волнение. Прячутся кисти рук в рукава. Девушка пытается не хихикнуть, вспомнив, как эти самые кисти и длинные пальцы пытались неловко изображать пляски птички. Почему-то эта шалость приятна до необыкновенной урчащей сытости.

— Я не сержусь, — во взгляде Тодо ни тени укора. Орлиный профиль на фоне света: тонки линии, высоки скулы. — Завтра к тебе придет госпожа Тоноко.

Яль сразу перестает улыбаться.

— Она работала нянькой у семьи, которой я служу. Их дети вышли из возраста, и теперь ей нужно искать новое место. Поговори с ней, прошу.

— Разве я плохо справляюсь? — обида жжет язык, копится слюной.

Плектр касается струн резче. Мягкость обсидиановых очей вызывает у Яль ещё большую обиду. Почему так смотрит, ведя подобные речи? Как будто не понимает, что лишь пуще распаляет злость?

А Тодо, оперевшись рукой на пол, ненароком отрезает половину комнаты из-за своих размеров. Заглядывает девушке в лицо.