Гор

Кружится снег. Гроздь в мужских ладонях горит покрытым инеем пламенем. Опускается на край веранды Тодо, чтобы была не столь значительна его разница в росте с девушкой, предлагает угоститься. И отвечает согласием Яль. Берет одну ягодку. Лопается тонкая кожура на языке, разливаясь кислой сладостью.

— Этой ночью луна

Так ярко сияла на небе,

так был чист ее свет,

что покрылась льдом в одночасье

гладь пруда, где играли блики.[2]

Потрескивание углей. Светла и нежна полная луна на безоблачном небе. Забылось дитя сном, беззаботно сопя в колыбели рукавов. Забылся дремой и Тодо. Ссутулившись, подперев рукой щеку, навис над мальчиком. Укрывает мужские плечи накидкой Яль. Опустившись на корточки вглядывается в разгладившийся лик Тодо, словно впервые открывая для себя давно знакомые черты.

— Как проходят твои занятия? — он встречает её одним и тем же учтивым вопросом.

Ждет в некотором отдалении от ворот у статуй псов, что сторожат храм, когда выйдет Яль за порог, когда помашет ему рукой и поспешит навстречу.

Волочит прутик по земле мальчик. Лисенок выглядывает из-за ворота. Первые звезды зажигаются на небе, а гранатовая полоса горизонта гаснет под молебен стрижей. Орхидея заколки.

Яль убирает прядь за ухо. Бросает взгляд снизу-вверх на мужчину, задорно, игриво, как давно уже не смотрела. Прежний воронёнок, прежний блик, затерявшийся в обсидиане. Кудрявый, смешливый, с кошачьим прищуром зеленых очей и кривым клыком.

— Мы учили новую песню, — произносит с деланной важностью, заложив руки за спину. — Я обязательно вам её сыграю, учитель Тодо.

Ежедневны ритуалы: проводить мужчину утром, встретить по возвращению из поместья, передать дитя и отправиться в храм. Чтобы в сумерках Тодо неизменно очутился у ворот в желании не дать случайно заплутать Яль во тьме или унестись с ветром. Не добравшись до их общего дома.

***

— Что-то случилось, учитель Тодо?

Он подает мальчику новые бусинки. Опускается по правую руку Яль, идет ей восемнадцатый год.

— Учитель Тодо?

— Я раздумываю над крещением Гора, — он моргает, оттаяв. Узелок, узелок, узелок. Мальчик полностью увлечен своим занятием. — Все знатные потомки Небесных Людей проходят обряд в трехлетнем возрасте, а он кровь от крови настоящих людей.

— Но разве это не вызовет подозрений?

Страх было забытый возвращается. Пусть нет ни одного бесцветного пятна на детском теле, не касается звон ушей, не разливается по нервам покалывание, но столь боязно, что кто-то посчитает иначе. Отнимет, сломает. Хищные тени приходят во снах, отпечатываются в чужих взглядах.

— Этого я и опасаюсь, — соглашается Тодо.

Девичьи пальцы касаются алого шнурка, вплетенного в волосы. Словно спрашивают поддержки у его хозяина.

— Мы можем провести обряд сами?

— К сожалению, я не служитель храма, — удрученно поводит плечами Тодо. — У меня нет сана и дозволения на подобное.

Алтарь в углу комнаты хранит отпечатки. Две костяные фигурки княжеских дочерей. Дощечка с именем княгини и дощечка с именем княжича. Выцветший круглый божок с хмурым лицом и обшарпанными боками, когда-то живший на кухне. Крошечный клочок голубой ленты, что оплетал пучок волос одной вздорной, но доброй служанки. Рис и паровая булочка на блюдце — подношение усопшим. Палочки благовоний в память каждого, кто был в роковой вечер тогда в поместье.

— Мне кажется, это не столь важно, — убеждает Яль. Мальчик гордо демонстрирует законченный ряд. Девичья рука хвалит его, погладив по спинке. — Важно, что мы его благословим. А Боги услышат. Должны услышать, он ведь был одним из них. Услышат и предки, ведь он их плоть и кровь.

Кадка полна до краев дождевой воды. Гулко ухает гром, гигантской совой проносясь над крышей. Тучи копят влагу, тучи льнут к волнующимся кронам. Тодо является с дробью первых капель. Неловко улыбается запыхавшись.

Вспыхивают молнии, скручиваясь в водоворот Небесными Змеями. След сандалового масла на лбу и груди. Мальчик в руках Тодо оглядывается с живым любопытством, пока мужчина и девушка произносят молитву:

— Пришло дитя в этот мир. Храни его Иссу.

— Даруй крепкое тело и ясный разум.

— Даруй легкую судьбу и долгие дни жизни.

— Да будет счастливо дитя. Будет радостно под твоим небом и на твоей земле.

— И не изведает никогда горести, не прольет слез.

— А отец с матушкой будут рядом. И будут оберегать.

Крепко спит мальчик, и сон его странен. Марево пелены. Кружится снег вихрями, заметая безликий белоснежный мир. Что-то играет изумрудными бликами в самом сердце бурана, выхватывая очертания исполинского костяного Древа.

Мальчик не чувствует холода, не чувствует страха. Зыбкий звон касается его кожи воздушной вуалью, но не проникает внутрь, мерцая радужными искрами, точно трепещут чешуйчатые крылья.

Людские фигуры вдалеке: сотни и тысячи на краю бездонной пропасти. Взрослые, детские. Неподвластные ветрам, застывшие во времени, глядящие в Пустоту и выпускающие её из своей груди. Ведь приоткрыты рты, и льется песнь, единая, запредельно близкая и невероятно далекая, связывающая воедино бытие. Течет невообразимо прекрасной рекой.