Гор

Удивление ниточек бровей, а девушка указывает подбородком на безмятежно сопящего ребёнка:

— У меня нет молока, чтобы его покормить. Мы обращались к кормилицам, а в дороге давали ему пососать смоченную козьим молоком тряпочку, иногда воду с щепоткой рисовой муки…

— Диво, что он у тебя так крепко спит, — пододвигается ближе монахиня, убирает уголок одеяльца с головы ребёнка. Белокурые кудри вьются на макушке. — Китта, — прислужница сразу прекращает вытягивать шею в любопытстве, — позови-ка сестру Хитан. Не тревожься, накормим мы твоего малыша. Это мальчик или девочка?

— Мальчик.

— Пригожий, — щербинка меж потемневших от времени зубов монахини. Оглаживают голову мальчика сухие пальцы, не хватает мизинца. — Крупненький. Сестра Хитан недавно ребёнка потеряла, пусть покоится с миром невинная душа его. У него сердце было плохонькое. Но молоко у неё ещё есть, она будет рада тебе помочь.

— Благодарю вас.

— Ты так молода. Это твой первенец?

Кивает девушка. Уродливый шрам смял ожогом щеку, а на языке — заученная история. Возможно скоро её сменит другая, но в ней не будет ни князя, ни его скорбной супруги, и ни слова о живых Богах.

— Твой спутник — отец мальчика?

— Нет, он мой дядя.

— А что же отец? — заметив, как замялась девушка, монахиня добавляет. — Среди нас много тех, кто натерпелся от самоуправства разных людей. Кого-то покалечили телом, кому-то душу сломали. Продавали, преследовали, били…

— Ох, боюсь, я не расскажу вам ничего подобного, — гасло серебро глаз княжича, вверяя. Боль утраты выходила со слезами, прежде чем вернуться. Ложь стелется гладко. — Он умер, а я осталась с ребёнком. Своих отца и матери у меня нет, только дядя.

— Видно он хороший человек, но всё же знай, — пламя воинственно жёстких губ, — нашему монастырю покровительствует Изумрудная чета, что проживает в соседнем городе, а потому мы на любого управу найдем.

Смеется девушка, принимая заботу с теплом в сердце, ведь глядит уцелевшим глазом монахиня так, словно и правда готова взяться за оружие, оскалить клыки старой медведицей и задрать обидчика без капли сомнения.

— Спасибо вам. Но я не вру. Мой дядя правда мне зла не делает. Он не опаснее вас, сестра.

— Хорошо, раз так. Но помни — от мужчин много бед бывает, потому будь осторожна. А я за тебя молиться стану. За тебя и за мальчика твоего, — Китта спешит к ним по коридору. Следует за неё полная монахиня, припадая на левую ногу. Румян добродушия лик. — И если в деревне не сыщешь кормилицу, то тут оставайся. Мы всегда гостям рады.

И девушка правда задерживается дольше чем на день. Играют струны бивы, взвиваясь перекличкой птиц. Набухают почками, лопаются, выпуская молодость зелени. Сыто гукает малыш, подрастая. Сменяются сезоны.

Но живет неведомый никому страх в душе девушки, а потому наступает срок, и машет она на прощанье монахиням, успевшим стать ей добрыми знакомыми. Уходит в сопровождении высокого мужчины с обсидиановыми очами туда, где стрекот сверчков парит над морем душистых трав, где пашется плодородная земля, где солома укрывает покатые крыши хижин, а грамота — исключительно удел знатных.

Бегут девушка и мужчина прочь от княжества Иссу с единственной целью — затеряться на просторах. Находят новое пристанище к крохотной деревушке в горной долине, где хоть и встречают любопытством, но столь бытовым и безвредным, что утихает тревога на какое-то время, перетекая в быт.

Возвращается Тодо с полей, когда окрашивается небо в гарант и киноварь, когда тени полнятся дымящегося мрака, а стрижи заходятся изменчивыми песнями. Гаснет краткий миг красы, достигшей пика. Затмит её вскоре ночь.

— Учитель Тодо, — приветствует Яль, расположившись у очага.

Ребёнок дремлет в гнезде из одежды, прижав кулачки к груди. Он удивительно много спит, будто в том другом мире есть нечто манящее, а проснувшись никогда не плачет. Только ждет, наблюдая задумчивым взглядом, в котором девушке порой мерещится некое понимание и узнавание.

Тодо же выглядит измождённым. Снимает сандалии, ставит в угол широкополую соломенную шляпу. Улыбается кротко, проходя в отведенную им скромную комнату хижины — уютную и чистую благодаря стараниям девушки. Словно они всегда здесь жили.

— Там вода ещё не остыла, как раз вас ждали, — тут же находится Яль, подметив, что смуглая кожа мужчины приобрела на уходящей под ворот шее угрожающе-багровый оттенок. — Искупайтесь, а потом приходите. Я вас подлечу.

Шумит лес. Кривит губы Тодо, опустившись в полную до краев лохань. Согнув колени, расслабляет гудящее тело. Парное тепло заглушает свинцовую ломоту мышц. Тяжелый труд позволяет забыться и вытравить чувство вины потом, солнцем и кровью. Гаснет последний рубиновый всполох, уступая место прозрачной синеве.

— Возьмите, — подает миску бульона Яль, стоит Тодо вернуться и присесть у очага. Полумесяцы грибов, кусочки редиса, колечки зеленого лука.