Гора Орлиная

Ребятишки неприветливо посмотрели на охотника. А он будто не замечал их, ловко перекатывая в пальцах пригорелую картофелину.

— Мы за берестяным рожком, — начал Алеша.

— За рожком? — спросил жигаль и вдруг вспомнил: — А! Ишь какое дело! Совсем запамятовал. Верно, обещал. Тогда пошли… Ты извини, господин охотник, такое уж дело вышло… обещал. Поведу в курень.

— Ладно, Степан, веди, — нехотя поднимаясь, согласился охотник. — Мне и самому пора. Да и картошка вся… Понесу господам находку. У меня забот полно, — похвастал он. — Коннозабойщику Максимычу надо жимолость поискать, для кнутовища. А этому — летуху Кузьме нужна кисточка из глухариных перьев, чтоб чугунную пыль с поделок смахивать. Перья должны быть с птичьей грудки. А ежели, говорю, с хвоста? Нельзя! Не горшки, дескать, выделываю. Чудак этот Кузьма! — Отведя жигаля в сторону, охотник сообщил: — К одной дровосушке ходит. Баба ничего, красивая. Сам доменный мастер мог бы посвататься. — И захохотал. — Да не хочет он с летухом дела иметь… Кузьма у господ на отличке… Добрая баба, верно. А Максимычева дочка покрасивше будет. Вот шубку беличью справлю ей, чтоб как барышня была, и сватов поближе к зиме зашлю. В шубке она, голубушка, не замерзнет! У меня-то у самого собачья яга. Небось видел?

Не глянув на ребятишек, охотник пошел в сторону запруды, а жигаль со своими гостями — в лес.

— Он у нас птичье яйцо отнял, — пожаловался Сергунька.

— Малиновки, должно быть, или певчего дрозда, — вставил Пашка.

— Живодер он, — сказал Степан. — В форменную куртку вырядился, так думает — знатнее его во всем округе охотника нет… Пущай себе катится! У меня — свое дело…

Весною Степан, как и все жигали, отдыхал. Вот когда нарубят куренных дров, туда, ближе к осени, придется ему начинать свою страду — складывать кученик, жечь, томить уголь, вымерять его своей куреной саженью. А пока — гуляй, броди по лесу, лови рыбу, а есть лишняя копейка — загляни в кабак.

Повсюду встречались свежие вырубки, наспех сложенные дрова — долготьё, щепа, завядшие березовые ветки, засохшая хвоя, вытоптанная трава…

— Лесу было, — вздохнул Степан, — пулей не прострелишь… А теперь всяк его, даже вода, без нужды губит. Нынче река так разошлась, что лес бережной сгубила до прутика.

Вскоре в густом ельнике, продираясь сквозь цепкий кустарник, наткнулись они на лесную избушку. Ребятам казалось, что они случайно попали сюда, потому что шли без тропинки, но жигаль хитро подмигнул: так, мол, было задумано. В избушке был очаг из потрескавшихся закопченных камней, нары из еловых скрипучих тесин.

— Это я вам так… — сказал жигаль, — чтобы знали: гроза либо метель захватит — горница моя всегда приютит.

В углах избушки было полутемно, а за узким оконцем в вершинах елей виднелся ровный нежно-голубой свет, хотелось скорее на волю, к этому весеннему свету.

Жигаль заметил на солнечной тропке муравьиную цепочку, сказал:

— Старые люди говорят, что ежели весною из муравьища вперед красные муравьи выходят — будет лето красное. Знайте!

Выйдя из ельника, оглядевшись, ребятишки перебежали поляну, перешли светлый клинышек березника и попали на небольшую заимку, в поселок жигалей — в курень. Здесь было до десятка землянок, огороженных, словно избы, сухими жердями. Землянка Степанова была в курене первая. Во дворе, как у всякого жигаля, валялись не нужные до зимы берестяные угольные коробья, под навесом стояли высокие охотничьи сани. В самом углу двора приютилась елочка. Под нее-то и повел Степан своих гостей.

— В землянку я вас не зову. Темно там и холодно, да и угощенья никакого. Потому хозяйка с малым дитем — сын у нас Иванушка народился — в деревню к матери уехала, — пояснил Степан, — а под елкой мы ладно устроимся. Садитесь кто куда… Вот, ребятки, хозяйство мое. Чем не жизнь? А? Воля! — Он засмеялся и тут же задумался. — Поспорил я тогда с этим самым рудобоем Шишкиным в кабаке насчет воли-то. А ведь, правду говоря, мало ее у меня в лесу, в курене моем.

Он посмотрел на Пашку, потом на Алешу, потом на Сергуньку, на сестричек и, похлопав Пашку широкой ладонью по колену, будто с ним одним, старшим из всех, повел разговор.