Гора Орлиная

— Иди ты! — обиделся Алеша и даже забыл, что Клашка нравится ему. Ударить ее, чтоб не говорила такое стыдное про мамку! Взглянув на ее белесые, встрепанные ветром волосы, пригрозил по-взрослому: — Молчи ты, невитое сено!

— Ну и пускай… а я не вру. Дома слышала.

Алеша отошел от окна. Больше он не бегал смотреть на дядю Кузьму. Но и дома сидеть не мог — мучился тем, что мать такая печальная, вроде больная, — украдкой доставал берестяной рожок, прятал его под рубаху и уходил на пруд.

А свадьба готовилась.

Как-то Клашка рассказала Алеше, что дядя Кузьма теперь каждый вечер ходит к Лушке — это к невесте — и носит подарки, с ним приходят парни, играют на гармонике, пляшут.

— Пойдем, поглядим.

И уговорила, повела Алешу под знакомые окна.

В избе у невесты было шумно, весело, розовощекая нарядная Лушка сидела на табуретке, не то смеялась, не то плакала, — Алеша не мог сразу понять, — а подруги ходили вокруг нее хороводом и пели:

Калину с малиной
Вода подняла.
Матушка без разума
Меня замуж выдала.
Чужая сторонушка
Без ветра сушит.
Чужой отец с матерью
Безвинно крушит.
Посылает молоду
Во полночь по воду.
Зябнут, зябнут ноженьки
У ключа стоять,
Прищемило рученьки
К коромыслицу,
Текут, текут слезыньки
По белу лицу.

Невеста смеялась, и Алеше стало противно. Но вдруг она расплакалась, закрыла лицо руками. Руки у нее были почти девчоночьи, немножко побольше Клашкиных. И Алеша пожалел ее.

Мимо проходили бабы, тоже заглянули в окно.

— Не по себе дерево рубит, — заметила одна.

— Да уж, — согласилась другая. — Жених по плечу — так сама полечу!

Клашка тронула Алешу за руку.

— Это они про дядю Кузьму… Старый он.

— Иди ты! — крикнул он и побежал по улице.

Бабы разговорились.

— Тоже вот и я замуж выходила. Не старый был, а вдовец. Девчонка у него от первой осталась… Я пришла, она пятигодова была, на шестом. Не нравился мне, нужда наперла. Год подошел — под венец.

— И я не в любви вышла, век не по нраву жила. А семья-то большая была, я пришла десятым куском. Накланялась каждому — горе!

— И чего она плачет? — сказала третья. — Дура! А коса — глядеть не на что… Надо было остричься: под молодой месяц, волосы пуще растут!

Клашка незаметно подобралась к старшим и жадно слушала.

А вечерняя улица жила по-своему.

Пронеслась служебная повозка с колокольцами, пробежал заводский паренек-рассылка, в сторону раскольничьих выселок степенно прошла старуха-кержачка, вся в черном, прошел конторский служащий в диковинном костюме, который назывался непонятным словом «визитка», за ним — баба в кумачовом платке, прошагал десятник в смазных сапогах… Навстречу медленно, в обнимку, покачиваясь, брели двое мастеровых. Указывая на ярко освещенное окно, один сказал другому:

— Огурцы из Кунгура, арбузы — из Оренбурга, яблоки — из Перми, а невесты — из Тигеля! Видал?

— Кому девица грезится, а кому сапоги! Видал? — ответил приятель и указал на стоптанные свои обутки.

Пробежавшие мимо лубочные кошевни обдали их пылью.

…Свадьба состоялась через три дня.

Алеша смотреть не ходил.

Клашка рассказывала, как молодые ездили в церковь под венец, как вернулись оттуда, как пели песни и пировали, сколько выпили браги, сколько съели пирогов…

Бабы считали, что свадьба была незавидная, — жених даже не захотел исполнить обычая, не заставил жену снять с него сапоги перед тем, как спать ложились. Да и не оказалось в сапогах ничего. А должно было быть: в одном — плетка, чтоб жена слушалась, а в другом — деньги, чтобы знала, что будет богато жить.

— Эх, летух! — шепнула соседка Алешиной матери. — Сердца у него — на двоих, а ума с горстку. Взял бы он тебя, милушка, силой, и ладно было бы. В счастье б жила!

Мать покачала головой.

— Счастью дважды не бывать. Дом у меня какой был…

— Да летух тебе не такой бы срубил, — возразила соседка. — Человек на примете, в кармане звонко. В том и счастье!

— Муж у меня был какой! — продолжала Алешина мать. — Чудесник был, голова была кудреватая… Смотреть мне на него радостно было… Вот оно — счастье!

— В любви жила, значит, — позавидовала соседка. — А теперь как жить будешь?

— Удастся — бражка, не удастся — квасок, — усмехнулась мать. — Парень у меня растет, сам робит.

— Парень люто робит, зато люто и ест.

— Пускай. А замуж мне непогодно. Да и потом — Алеша… Как бы оно дальше пошло? Кузьма меня пожалел, слово Петру дал, что о нас позаботится, — в раздумье сказала мать. — Любить надо, без любви нельзя. — И закончила: — Петра я любила…

— Ладно уж, ежели так, — вздохнула соседка. — А на свадьбу что не пошла? Добрый же он был к тебе.

— Собиралась, да вдруг зачувствовала, что не могу.

И мать смущенно отвернулась.

Дядя Кузьма уехал с молодой женой на другой завод — в Громкую, дальше на север.