Гора Орлиная

— Куда вы? — закричал на них старик, что крепил причальный канат. — Утопнуть хотите? Пшли вон!

Но ребята не уходили, они радовались каждой новой волне и совсем не боялись угроз старика, потому что кричал он просто так, для острастки. Вот и сам он, сбив на затылок войлочную шляпу и закатав штаны до колен, тоже вошел в воду, и ребятам стало еще веселей. Алеша ударил ладонью по воде и обрызгал Сергуньку. Опять заболело под лопаткой, он едва не вскрикнул.

К реке стали сбегаться мужики — заторщики, береговые рабочие.

Баржу привел на буксире шустрый пароходишко. Рабочие, занявшие теперь уже почти весь берег, заставили ребят выбираться из воды.

Сергунька, обжимая намокшую штанину, посмотрел на Аленку и сказал:

— Гляди, пароход «Елена» называется… А ты — Алена.

— Нет, и я Елена. У мамки спроси, если не веришь…

— Елена? Елена? — удивился Сергунька. — А я думал, — Алена…

Алеше хотелось выкупаться. Он сказал об этом Пашке. Они побежали в ивовые кусты и начали раздеваться… Нет, не купаться хотелось Алеше, а плыть, плыть, плыть куда-то далеко… Это он понял сразу, как только бросился в воду. Он сильно взмахнул рукой и вдруг, застонав, испуганно пробормотал:

— Ой, не могу, больно…

— Вылезай сейчас же! — прикрикнул Пашка.

Вот что значит настоящий друг: он кричит на тебя, ругается, толкает, а тебе радостно, хорошо, и хочется обнять его, да жаль, что болит рука!

В конце мая воскресным днем собрались ребятишки в лес.

С утра было солнечно, но свежо, еще дул тот ветерок, про который говорят, что он опоздал с рассвета.

— Поздняя в этом году весна, — с досадой говорили домашние и сами же оправдывали ее, неторопливую, северную, не всегда ласковую: — Черемуха цветет!

И в самом деле, утро было хотя и свежее, но пахучее, черемуховое.

Сперва было холодно босым ребячьим ногам, потом стало теплее, особенно на повернутых к солнцу придорожных отлогих срезах глинистой потрескавшейся земли. Паутинчатый узор трещин немножко старил землю, но зато делал ее роднее, теплее, вроде мамкиной ладони, даже хотелось прижаться щекой. Это Алеша чувствовал, хотя и не мог выразить. Но какой свежей и яркой после глинистых косогоров была молодая трава!..

И все занимало детвору: и кудрявая береза с блестевшими, еще не полными листочками, ронявшая рыжеватые, похожие на гусениц сережки; и одуванчики, особенно белые, потому что редко встречались; и яркие от солнца бугорки; и овраги с их иногда глубокой тенью; и большие полянки, где Аленка срывала листья щавеля, жадно их ела, а Маша собирала лютики.

Набрели на огромный выворотень, забрались на него, толкая друг друга, уселись меж корней, перепачкались глиной. Вспомнили, что где-то здесь недавно прорубили тракт в башкирскую землю, стали раздумывать, в какой же это стороне. Алеша побежал на разведку, но вдруг остановился, оглядываясь вокруг, поднял голову: сильный запах цветущей пихты напомнил давний день, похороны отца… Алеша задумался, провел по глазам рукою, будто собирал лесную паутину, постоял и вернулся на проселок, поближе к ребятам. И тут сразу повеселел: заметил высокую ель с голубоватой хвоей, какой никогда еще не видел. Она была окружена молодой порослью. Коричневая опушка побегов напоминала мягкий цыплячий пушок.

— Вот дождь будет, и грибы будут! — услышал он голос Аленки и совсем позабыл про то печальное, о чем недавно подумалось. — Сама пойду, не побоюсь. А тропинки не станет — так я заломочков заломаю!

Проселок незаметно перешел в лесную дорогу.

Нет ничего проще и неожиданнее лесной дороги… Если на проселке одна, ну от силы, две колеи — то здесь их не посчитать: кто проехал, тот и оставил свой след на влажной земле, и не какой-нибудь, едва заметный, а глубокий, сохраняющийся надолго, до самой зимы. Тут тебе и пень, и травянистый островок, и глинистый лишай, и коряга, и устланная палым листом лужица темной воды. Этих желтых, темных, побуревших палых листьев становится на земле все больше. Увлечешься ими, перейдешь с дороги на поляну, оглянешься, а ты — уже в лесу.

Алеша услышал шум сосен. Странное дело: ему показалось, что шумели они оттого, что, раскачиваясь, тянулись к небу — тонкие, высокие, росли, обгоняя одна другую. А ведь не каждая сосенка попадет в небо своей зеленой вершиною!..

В сосняке ребятам стало идти веселее: и легко и щекотно от щедрой россыпи хвойных игл.

— Гляди-ка! — крикнул Алеша.

Под сосною, на выступивших из-под земли извилистых корневищах, валялись остатки вышелушенных кедровых шишек. Алеша захватил горсть сухой красноватой шелухи и швырнул ею в товарищей. Сергунька, смеясь, отбежал, наклонился, чтобы захватить и себе горсть шелухи, но увидал стерженек от шишки, поднял его и похвастал:

— А вот — видали?

Забыв про то, что можно обсыпать друг друга белкиными объедками, все, даже Маша, принялись искать стерженьки. Больше всех собрал Пашка.

Стерженьки были шершавые, гибкие, сгибались в кольцо, но не ломались, было даже досадно — какие они крепкие, а хотелось непременно сломать. Поиграв, Пашка отдал их Маше.