Гора Орлиная

Плетнев, к своему огорчению, вспомнил, что Софья Анатольевна просила непременно пригласить Черкашина. Просьба звучала как приказание, и теперь это тоже возмутило Плетнева.

«Не буду приглашать! Ну его к черту! — сердито подумал он, возвращаясь к себе в отдел. — Лучше я Женю приглашу!»

Ему показалось, что Женя сочувственно и даже ласково посмотрела на него.

Перед самой войной Женя вышла замуж за Стропилина. В первые же дни войны Федю мобилизовали на фронт. Женя тоже хотела пойти с ним. Почти все девчата, с которыми она дружила, записались в санитарный батальон. Она не хотела оставаться в тылу, но Федя сказал ей на прощанье: «Если уйдешь, мне тогда не вернуться — убьют меня. Ты одна у меня на свете… Жди». Уходивший вместе с ним Бабкин одобрил, правда, не без усмешки: «Оставайся. Жаль, меня некому ждать…» и Женя осталась. Жизнь ее была спокойной, сосредоточенной. Работала она внимательно, вдумчиво. Прежде чем провести линию на чертеже, вглядывалась в нее, старалась понять, что чертила. Не стало той бездумности, того желания, которого раньше она не скрывала: поскорее бы закончить работу, оставить чертеж и забыть о нем до завтра. Ходила Женя в солдатской стеганке, как ходили многие женщины. Но если для некоторых это было модой военного времени, то для Жени казалось естественным: в стеганке было теплее. Зима была необычной даже для Урала. И потом стеганка ка-то скрадывала красоту, делала неприметнее, уберегала от мужских откровенных взглядов.

— Женя, вы знаете, — сказал Плетнев весело, — сегодня старый Новый год… Не хотите ли встретить? Будут все свои…

— Старый Новый год?.. Получается немного смешно… Не хочу. Мне одной будет скучно…

— Почему одной?

— Если бы Федя был…

— Вот как! Кстати, что он пишет?

Женя достала истертый розовый конверт, вынула из него письмо и подала Плетневу.

— Стихи? — удивился тот, пряча усмешку: — «Жди меня и я вернусь…» Вспоминаю! Я читал это в газете, еще летом. Он что — за свои выдает?

Женя взяла письмо и ничего не сказала.

Плетнев пробормотал извинение и вышел… Еще задолго до войны он с подчеркнутым сожалением говорил о том, что родился поздно и не воевал. Как-то в разговоре с Леоновым он сказал после столкновения с Сергеем Сергеевичем: «Ничего, придет еще солдатская пора, призовут нас, пойдем повоюем… Пусть уж другие бумажным щитом обороняются, а пером, что копьем, нападают. В бою добудем себе награды!» Едва началась война, он «забронировался».

В трамвае Плетнева притиснули так, что он вынужден был упереться руками в заиндевелую стенку задней площадки. Рядом оказалась молодая женщина. Несмотря на страшную давку, она с улыбкой поглядывала на окружающих, улыбнулась и ему:

— В тесноте, да не в обиде…

В солдатской шинели, добытой неизвестно каким образом, в новой мерлушковой шапке-ушанке, он выглядел строго, но привлекательно.

— Да, — неопределенно ответил Плетнев. Он всегда относился с предубеждением к людям, особенно к женщинам, которые заговаривают с незнакомыми.

— Меня тоже притиснули… Ничего, бывает, — продолжала она улыбаться.

— Иногда можно так притиснуть! — заметил какой-то паренек и подмигнул.

Женщина рассмеялась и посмотрела на Плетнева. Он невольно улыбнулся, подумал: недурна, должно быть, ищет интересных встреч. Что ж, бывают и такие. Они способны скрасить трудную и скупую на обыденные радости жизнь. И, поддаваясь движению минуты, Плетнев наклонился к соседке и тихо проговорил:

— Знаете, когда-то был хороший обычай — приглашать на встречу Нового года незнакомых, первых встречных… интересно и весело. Я приглашаю вас.

— Что вы, спасибо! — ответила она с растерянной улыбкой.

Плетнев посмотрел на нее выразительно, прижался плечом.

— Вы меня не так поняли. — Она смущенно отстранилась. — У меня большая радость: с начала войны от мужа письма не было, а сегодня пришло…

Плетнев отвернулся, стал пробираться к выходу, хотя до соцгорода было еще далеко.

Свет в окнах своей комнаты он заметил издали.

Софья Анатольевна хлопотала над праздничным столом. Ей помогала Леля, белокурая, ярко накрашенная толстушка. Плетнев знал, что Софья Анатольевна только терпела, вернее вынуждена была терпеть это знакомство. Леля сбывала кое-что на рынке. Но это — бог с ним. Обидно было другое: Софья Анатольевна всячески старалась свести его с Лелей, с этой раскрашенной дурой. Вот как она о нем думает!

— Черкашин будет? — спросила Софья Анатольевна, едва он появился на пороге.

— Я не пригласил его, — сдержанно ответил Плетнев.

— Это почему же? Мне дела нет до ваших споров, до вашей дурацкой принципиальности, — говорила она, не слушая объяснений. — Стол накрыт на четыре персоны. Извольте пригласить Александра Николаевича. Сегодня мы все здесь хозяева.

Она указала на праздничный стол. Плетнев понял намек, но сдержал обиду и вышел в коридор, к телефону. Голос его звучал спокойно, непринужденно:

— Старик! Вы знаете, что я вам сейчас скажу? Ни за что не угадаете! Я приглашаю вас к себе! Вы удивлены, не правда ли? Не можете? Но вас хочет видеть одна дама. Кто такая? Придете — узнаете!

Черкашин обещал быть.