Гора Орлиная

«На кой черт он ей нужен?» — недоумевал Плетнев, возвращаясь в комнату. На немой вопрос Софьи Анатольевны ответил:

— Через час будет.

Черкашин пришел даже раньше.

Увидев Софью Анатольевну, он сильно покраснел. Разве мог он признаться, что думал о ней, что хотел и не надеялся встретить ее здесь? Впрочем, Софья Анатольевна и сама догадывалась. Ей доставляло удовольствие любоваться его смущением и растерянностью.

На ней было белое шелковое платье, ниспадавшее искусными складками. Руки ее лежали по обеим сторонам кресла, в котором она сидела, чуть подавшись вперед. Черная завитая прядка волос спустилась к округлости бледно-розовой щеки. Глаза были полузакрыты, словно свет керосиновой лампы, стоявшей на дальнем углу стола, мешал ей.

Первый тост Софья Анатольевна предложила выпить за тех, кто в пути.

— Надеюсь, это соответствует духу времени? — спросила она и пояснила: — Выпьем за Громова. Вас это удивляет?

— Нет! — поспешно за всех ответил Черкашин и выпил.

Наступило молчание, которое постоянно бывает после первой рюмки.

— Как вы смотрите на поездку Громова? — спросила Софья Анатольевна.

«Ага! Вот зачем ей понадобился Черкашин! — подумал Плетнев. — У меня не стала спрашивать, не считается с мнением рядового инженера».

— Поездка трудная, — откровенно признался Черкашин.

— Стоит ли омрачать новогоднее веселье? — перебил его Плетнев.

— Вот именно, вот именно! — крикнула Леля, взбивая свои белокурые волосы. — Зачем тогда и собираться было?

Софья Анатольевна миролюбиво кивнула, предложила тост за соломенных вдов, едва пригубила и отошла к окну. Черкашин выпил и пошел за ней. Заметив его приближение, она подвинулась, подперев щеки кулачками и, облокотившись на подоконник, спросила:

— Так вы и впрямь считаете, что поездка трудная?

— Видите ли…

— Александр Николаевич, вы можете быть со мною откровенным?

— Да, если хотите…

— Громова снимут?

— Трудно сказать определенно.

Софья Анатольевна засмеялась.

— Оставим. Не буду вас мучить.

Черкашин обрадовался, перестал хмуриться, выпил за здоровье дам, не дожидаясь общего тоста, проговорил:

— Я обязан перед вами извиниться, Софья Анатольевна. Ни разу не напомнил о себе…

— А на вас хмель действует, — заметила она с легкой укоризной.

— Прошу прощения.

Черкашин произносил два-три слова, так было легче.

— Разрешите?

Он взял белую тонкую руку Софьи Анатольевны, нерешительно поднес к губам, бережно опустил.

— Я не обидел?

Подошел Плетнев. Софья Анатольевна с усмешкой предупредила его, что о делах не говорят.

— Я хотел узнать, не соизволит ли уважаемый гость послушать гитару?

— А ну ее — гитару! Лучше выпьем! — сказала громко Леля, чуть растягивая слова. — Выпьем! А потом я сыграю…

— Да, да, — подтвердил Черкашин, беря из рук Плетнева новую рюмку.

Он выпил и стал замечать шум в комнате. Это был приятный шум. Леля забренчала на гитаре. И стало совсем хорошо.

Любила очи голубые…

Плетнев собрался предложить новый тост — за мужчин, но помешала Софья Анатольевна.

— Не стоит. Здесь ведь не все мужчины.

— Вы обо мне? — медленно повернувшись к ней, спросил Черкашин.

— Не выношу дребезжанья гитары, выйдемте на крыльцо, Александр Николаевич, — проговорила Софья Анатольевна и повернулась к Плетневу: — Надеюсь, цыганочка не будет скучать?

Теперь Плетнев начал догадываться, зачем понадобился Черкашин. На всякий случай.

— Они совсем? — спросила Леля, отбрасывая гитару и поднимаясь навстречу Плетневу с ленивой улыбкой.

На крыльце Софья Анатольевна прижалась к Черкашину.

— Поцелуйте меня… Да не бойтесь же! Сергей Сергеевич не ревнив.

Только в Уралограде, попав к представителю ГКО, Громов понял всю остроту создавшегося положения, словно с какой-то высоты сумел откинуть взглядом и правильно оценить свою работу.

Переступив порог кабинета, он предусмотрительно остановился. Наклонив голову, Львов сидел прямо против него в глубине комнаты за большим столом. Над ним висели круглые, с выпуклым стеклом часы: было ровно семь. Львов, углубившись в бумаги, не поднимал головы. Громов продолжал стоять у двери, ожидая приглашения. Прошло пять минут. Львов оторвался от бумаг. Взглянув на него, Громов понял все.

Фронту нужны были танки, а он, руководитель сборочного цеха одного из важнейших заводов, не способен был дать их в срок, по первому требованию. И Громов угадал последние слова:

— Снят с работы.

Они прозвучали для него тревожнее самых тревожных военных сводок минувшей осени. Он наклонил седоватую голову, уронил большие руки на колени и сидел молча перед этим замкнутым человеком. Оправдываться было невозможно, да он и не пытался.

— Ты обманул государство, обманул наше командование. В Комитете обороны приняли было решение… потом пришлось отменять. Представляешь ты, что могло получиться? Каждая машина в стране на учете.

Львов замолчал. Громов взглянул на него. Этот разгневанный человек показался настолько недоступен ему, далек от него, что Сергей Сергеевич не мог представить его иным, в иных условиях, в иной обстановке, кроме этого кабинета, не мог даже представить его лица, когда он остается наедине с самим собою.