Гора Орлиная

То, что телефон надолго замолчал, встревожило Николая. Он откинул одеяло, встал. Смежники не давали о себе знать. А работали они последние три дня плохо — недодавали деталей. Вчера и сегодня он держался на старом запасе. А что будет завтра? Виноваты все, а спросят с начальника сборки. Конечно, это несправедливо, однако здесь было конкретное выражение усилий завода. Ответственность не пугала, но положение с деталями становилось все более угрожающим… Он вышел в цех, пошел под тяжело скрипевшими кранами. Тень от крана летела впереди Николая, как бы отступая перед ним и выводя его на простор заводского двора. У самого выхода он бросил взгляд на готовый, только что опробованный танк. Синий едкий газ не успел еще рассеяться, и желтизна ламп казалась особенно тусклой.

Был двенадцатый час.

Директор не удивился приходу Леонова.

— С жалобой?

— Нет. За советом.

— А я, брат, сам к тебе за советом хотел идти.

— Советовать должны вы. Кончаются детали.

— Я не советовать, а приказывать должен, — неожиданно строго сказал Нечаев, помолчал и закончил более мягко: — Конечно, можно поднять всех. Но это успеется. Давай-ка отправимся в ночной смотр! Знаешь: «В двенадцать часов по ночам…» Пройдем по цехам, посмотрим. Нам ведь с тобой больше других отвечать придется.

Нечаев предполагал устроить завтра совещание и хотел сам знать истинные причины отставания, поговорить с мастерами, бригадирами и рабочими.

— Пошли!

В механическом Николай увидел Нину, подошел к ней. Она лукаво спросила:

— Что же это вы в гости приходите, когда хозяйки дома нет?

— Больше не буду! — засмеялся Николай. — Как работается? Говорят, у вас тут станки все с высшим образованием…

— Станки — что! — ответила Нина с гордостью. — У нас и люди поинтереснее прежних.

— А кто? Показывай, не таись, — вмешался в разговор Нечаев. — Мы как раз таких ищем.

— Это я про своих учеников, — смущенно ответила Нина. — Хотя бы Снегирев… Точили деталь вручную, а он штамп изобрел, сам додумался… Теперь этой детали до конца войны наштамповано.

— Снегирева знаю, — сказал директор и пошел между станками.

Нина и Николай направились за ним.

В углу у токарного станка, где когда-то стояло знаменитое точило, работал паренек, почти мальчик, вихрастый, с оттопыренными ушами. Он обернулся на шум шагов, покраснел.

— Говорят, что ты ящик к станку подставляешь? — спросил Нечаев.

— Выдумывают…

— Да нет уж, чего там, — проговорила Нина. — И это бывало… Трудно ему пришлось. Сам же рассказывал, что сначала никак не мог угнаться за временем.

— Так сам и сказал? — заинтересовался Нечаев.

— А что же? — удивилась Нина. — Он у нас и не такое умеет сказать или выдумать… Историю какую-нибудь, чего и не было. Тут недавно он ребятам рассказывал…

Снегирев умоляюще посмотрел на Нину и сдвинул брови.

— Не буду. — Нина засмеялась. — А потом, говорит, время стало двигаться медленнее. — И сама пояснила: — Начал станок осваивать. Он теперь у нас тысячник — десять норм дает!

— Тысячник в цехе есть, а деталей маловато.

Снегирев чувствовал себя неловко.

— Слушай, Снегирев, — встревоженно проговорила Нина, — а где же плакат? Кто сорвал?

Снегирев покраснел еще больше.

— Никто не сорвал, я сам…

— Как же ты мог? Где он у тебя?

Паренек вытащил из кармана скомканный лист бумаги. Нина почти вырвала его из рук токаря, расправила. На листе красными косыми буквами было написано: «Работайте как Снегирев!»

— Зачем же ты его убрал? — удивился Николай.

— Боязно, — признался Снегирев. — Вдруг сорвусь…

Директор похлопал его по плечу.

— Насмешил ты меня! Вот поговорю с секретарем комсомольского комитета, пусть он тебя образумит.

— А я не комсомолец… только еще собираюсь.

— Что ты говоришь? — воскликнул Нечаев. — А я тебя комсомольцем считал, даже в одной характеристике написал… Как же так? Никогда бы не подумал… Собирался посоветовать секретарю, чтобы тебя в комсорги выдвинули.

Нечаев долго еще смеялся, идя рядом с Николаем, подшучивал над собою — плохо, дескать, знаете людей.

Из механического направились в кузнечно-прессовый. Навстречу ехал тягач с еще не остывшими красными поковками.

Грохот в жарком цехе глубокой ночью особенно поразил Николая. Нелегко было привыкать к перекличке паровых молотов и ковочных машин, к их оглушительному разнобою: четкий звонкий стук никак не сочетался с тяжелым вздохом. Вперемежку с механическими сооружениями стояли печи, в одной из них красно-желтое пламя бешено вертелось вокруг закаляющегося ствола. Зеленое прозрачное пламя текло по заслонке соседней печи, но не стекало на пол, а причудливо завихривалось. Николай засмотрелся и насилу отвлекся… Директор разговаривал с кузнецом — пожилым, бритым, с черными усами на поблескивавшем лице. Разговаривать приходилось с напряжением, улучив моменты, когда молот, готовясь к следующему удару, делал разгон.

— Мы что! — сказал кузнец, ударив по оранжевой болванке. — За нами дело не станет. Я за три дня отковал столько коленчатых валов, что вам на всю танковую бригаду хватит.

— Ты хочешь сказать: за тобой не станет, — поправил его директор.

— Ну, понятное дело.