Гора Орлиная

Алеша возвращался домой с завода по богатой старообрядческой окраине, — мимо бревенчатых добротных домов, палисадников, пахучих сеновалов. Запах сена манил, звал куда-то, и так не хотелось идти домой, где уже давно ревела голодная Саша.

Тяжело пришлось бы матери и Алеше, если бы не Клашка. Она часто бегала к ним, особенно первое время, когда мамка не могла сама работать. Алеше приходилось водиться с сестренкой после смены, а Клашке — днем; иногда она забирала Сашу к себе.

Однажды воровато, крадучись по огородам, зашел к ним доменный мастер. Мамка поднялась ему навстречу, как бешеная, — черные волосы по лицу, глаза блестят:

— Уходи!

Мастер попятился, вышел. А на следующий день, встретив Алешу на заводском дворе, сказал:

— Передай матери деньги… это она… заработала. Скажи, что в получку недосчитались, а теперь проверили, ошибка вышла. — И втиснул синюю бумажку в грязный Алешин кулак.

Вечером Алеша рассказывал:

— Хотел убежать, да он схватил за руку…

Мать заплакала, но деньги взяла. «Детей жалко, — подумала она, всхлипывая, — а так бы ни за что не стала… Ничего у меня к нему нет».

Работа на новом месте больше нравилась Алеше, хотя и была она не легче прежней. Особенно — обрубка чугуна, очистка коростин после отливки. Работал он в паре с Сергунькой Переваловым: один держал зубило, другой бил кувалдой. Время от времени чередовались. Бить надо было умело, чтобы не поранить товарища… Как-то раз молоток соскользнул с головки зубила и стукнул Сергуньку по руке. Тот вскрикнул, бросил зубило, присел, глянул на руку, испугался крови и заревел.

— А ты ржою присыпь, — посоветовал слесарь, — помогает.

Сергунька послушался. Но получилось хуже: рука начала гноиться.

— Все так делают, — оправдывался слесарь. — Ни с кем ничего такого не случалось… Ты рыхлый, сырой… тебя надо поближе к жару, к огню… Хочешь, похлопочу, чтобы на мартен взяли?

Слесарь поставил старому Перевалову бутылку водки и Сергуньку устроил на мартен. На том и кончилось. А вот Алешу долго дразнили за то, что он изувечил товарища. Аленка сердилась больше всех.

— Это ты ему за черемуху… за штаны!

Алеша виновато опускал голову…

В свободную минуту бегал он проведать Сергуньку в новом цехе. Интересно было смотреть, как загружали печь. Открывая щиток печи железным прутом-коромыслом, повисая на нем, как звонарь на веревке, подмастерье сердито оглядывался на Сергуньку. Зазевавшийся Сергунька подскакивал, грязный и ловкий, как чертенок, хватался за прут повыше рук подмастерья. Щиток медленно открывался, выложенная чугунными плитами площадка освещалась отблесками печного огня, подвешенная на цепи громадная лопата со скрипом подносила к печи и швыряла в огонь железный лом. «Вот какой мартын!» — думал Алеша, называя горячий цех так, как его окрестили рабочие. А по другую сторону печи из накренившегося ковша лилась белая слепящая струя металла, роняя трескучие искры.

«Голуби здесь не живут, — подумал Алеша, — огня боятся… Надо сказать Сергуньке, что я приучил сизого на плечо садиться…»

Был самый разгар работы. Сергунька здорово устал от многопудовой крышки завалочного окна печи. Он даже обрадовался, когда увидел Алешу, помахал ему, подозвал ближе. Можно было поговорить, пока бралась проба. Мастер разглядывал излом стальной лепешки; он умел по излому безошибочно определить, хороша ли сталь, готова ли плавка, — знал секрет.

Сергунька — потому ли, что имел настоящий интерес к делу, потому ли, что хотел похвастать перед Алешей, — подбежал и заглянул через плечо мастера. Мастер живо обернулся и дал ему затрещину. Сергунька упал.

— Чего захотел! — рассердился мастер. — Сын ты мне, что ли? За здорово живешь секреты не выдаются.

— Эй, крышечник! — закричал подмастерье. — Печь открывать!

Сергунька вскочил.

И опять полыхнул по цеху огонь. «Вот какой он — мартын!», забыв про огорчения Сергуньки, подумал Алеша, находя и здесь, в этом царстве багряного света и дымного мрака, что-то привлекательное, удивительное, радостное…

И раньше, в своем цехе, Алеша замечал, что среди самого тяжелого можно вдруг увидеть такое, чего не замечают другие… Надоедало целыми днями таскать пудовые детали к токарному станку, убирать стружку и обрубки железа. Но то, что Алеша донес эту деталь сам, радовало. А ведь как донес — они и не знают… Он представлял себе, что несет деталь не к чужому станку, а к своему, сейчас установит ее и будет точить… Разве легко таскать за версту ведра со смазкой? А ведь он таскает, да еще как! Для занятности поймает солнце в ведро, полное смазки. И вот оно, пойманное, блестит, чуть поплескиваясь то в одном, то в другом ведре. И надо же быть таким ловким, чтобы не потерять его до самого цеха!