Горбачев и Ельцин как лидеры

Между этими случаями наблюдается и еще одно сходство. Во всех четырех случаях лидер отреагировал на кризис власти путем сужения или переопределения круга своих советников и соратников или передачи контроля над политикой сторонникам жесткой линии в руководстве. Хрущев не стал широко обсуждать необходимость или целесообразность размещения ракет на Кубе и, поскольку его программы провалились, в 1961–1962 годах вел себя все более волюнтаристски, проводя чистки центральных и местных чиновников в обход высшего руководства, ставя его перед фактом своих решений и заставляя Президиум одобрить их.

У Брежнева не было ни здоровья, ни стимулов копировать политический стиль Хрущева. Мы знаем, что решение о вторжении в Афганистан было принято и продвигалось небольшой частью Политбюро при очень незначительных консультациях с более широкими политическими или специализированными элитами. Оно во многом стало результатом решительных инициатив Андропова, Устинова и Громыко – соответственно руководителей КГБ, Вооруженных сил и Министерства иностранных дел – при решительной поддержке Суслова (секретаря ЦК по идеологии) и с согласия или одобрения Брежнева[347].

Горбачев совершил свой знаменитый «сдвиг вправо» ровно за четыре месяца до январских событий 1991 года в Вильнюсе и Риге. В сентябре 1990 года он порвал с радикальными демократами из-за программы «500 дней», плана перехода к рыночной экономике, утверждая, что это приведет к распаду СССР. В ноябре того же года он поставил на ключевые руководящие должности сторонников жесткой линии, уволил нескольких либеральных советников и реорганизовал исполнительную власть в пользу имперских силовых министерств[348]. В этих обстоятельствах гневно объявил о своей отставке с поста министра иностранных дел Шеварднадзе – всего за несколько недель до принятия жестких мер в прибалтийских республиках.

Подход Ельцина к консультациям в 1994 году менялся в том же направлении. Его советники пишут в своих воспоминаниях, а газетные публикации подтверждают, что в течение этого года Ельцин сузил круг своих советников до сторонников жесткой линии в Совете безопасности, который обычно считается органом, принимавшим решение по вторжению в Чечню. Он также резко сократил свою прежнюю практику поиска множества различных вариантов и точек зрения, прежде чем сделать тот или иной выбор [Костиков 1997: 284–285, 296–297, 303–307, 325–326; Батурин и др. 2001: 598–599, 626, 635; Филатов 2000: 236, 254; Tishkov 1997: 212–216][349].

Сужение круга лиц, участвующих в консультациях, и передача контроля над разработкой политики сторонникам жесткой линии приводят к усилению еще одного атрибута, по крайней мере в трех из этих случаев: принятие желаемого за действительное относительно осуществимости отката назад или затрат на него. Судя по всему, Хрущев убедил себя, что Кеннеди отступит, и был искренне удивлен, сбит с толку и напуган его фактической реакцией [Lebow, Stein 1994: 80]. Брежнев с соратниками, по всей видимости, также сильно недооценили риски и затраты, связанные с отправкой Советской армии в Афганистан [Mendelsohn 1998: 63–64]. Расчеты Горбачева в январе 1991 года, как и его участие в принятии решений, были менее очевидными. Мы знаем, что он был напуган перспективой неконтролируемой фрагментации Союза и был полон решимости, по крайней мере в принципе, предотвратить это, особенно после краха коммунистических режимов в Восточной Европе в конце 1989 года. Но нам также известно, что он выступал против применения силы для достижения своих целей. Меньше мы знаем о том, верил ли он, что демонстрация силы в Вильнюсе, Риге или где-либо еще сможет обратить вспять происходившие в то время центробежные процессы.

Ельцин ожидал, что вторжение в Чечню пройдет намного более гладко и ровно, чем оказалось впоследствии, отчасти потому, что чеченская оппозиция была очень близка к победе (при тайной поддержке России) в ноябре, а отчасти потому, что министр обороны Грачев обещал одержать легкую победу [Lieven 1998: 89ff.].

Трудно измерить такое субъективное явление, как принятие желаемого за действительное. Но в рассматриваемых нами случаях, похоже, закономерность присутствует. Лидеры в положении политической обороны инициируют или попустительствуют усилиям, направленным на то, чтобы обратить вспять крайне неблагоприятные для них тенденции посредством показательной демонстрации силы. Это создает политически мотивированную предрасположенность к вере в успех инициативы.

Перспектива политической коалиции