Горбачев и Ельцин как лидеры

Таким образом, все четыре лидера столкнулись с вызовом государственным интересам в то время, когда их коалиции сузились и они стали покровительствовать политическим группам сторонников жесткой линии. Конечно, они не были заложниками у неких сил, являвшихся их реальными начальниками. Степень, в которой каждый политический лидер сохранял свободу маневра и относительную автономию от своих политических сторонников, в этих четырех случаях варьировалась. Однако они располагали общим политическим полем, на котором сторонники жесткой линии либо перехватывали инициативу, либо получали поддержку и возможность поступить по своему желанию. Мобилизованная аудитория для пересмотренной стратегии сохранения авторитета была более жесткой, чем та, к которой апеллировали на средней стадии правления лидера.

С этой точки зрения беспомощность Брежнева и отказ Горбачева от ответственности не противоречат моей теории. Каждому из этих двух силовых вмешательств поспособствовало ранее принятое лидером решение о сокращении своей политической коалиции и уступке части политической инициативы сторонникам жесткой линии.

В поисках ковариации

Моя аргументация до сих пор основывалась на трех источниках: 1) сопоставимость с моделями баланса сил между великими державами в XIX и XX веках (которые исследовал Лебоу) и соответствие психологическим теориям принятия риска; 2) многочисленные источники, позволяющие проводить сравнения с другими случаями применения силы постсталинскими советскими лидерами на аналогичных этапах своего правления; и 3) специфическая теория сохранения коалиции в советской и постсоветской политике, предсказывающая различия в реакции лидеров на угрозы государственным интересам в зависимости от хрупкости их политического авторитета на тот момент.

В социальных науках имеется не так много доказательных и убедительных критериев. Можно лишь добавлять дополнительные критерии, чтобы увидеть, подтверждаются или опровергаются ими наши предварительные выводы. Следующий шаг в моем анализе феномена Чечни и его более ранних аналогов наиболее сложен: эмпирически исследовать, имели ли место сопоставимые действия на более ранних этапах правления этих лидеров. Если бы это было так, то это противоречило бы утверждению, что подобные действия являются продуктом политических обстоятельств стадии «упадка», следующей за дискредитацией программы лидера. Для документирования ковариации или ее отсутствия требуются объемные исследования в советских архивах. Некоторые из этих исследований в настоящее время проводятся (и скоро будут опубликованы) такими учеными, как Марк Крамер, Хоуп Харрисон и другие. На данный момент я просто остановлюсь на некоторых возможностях.

Советские вторжения и инициирование кризиса, безусловно, происходили и на более ранних этапах правления обсуждаемых лидеров. Вторжения в Венгрию (1956) и Чехословакию (1968) имели место на этапе политической борьбы за престолонаследие. Ультиматум Хрущева Западу по поводу Берлина (ноябрь 1958 года) был сделан после того, как он укрепил свое политическое влияние. Таким образом, политическая оборонительная позиция сама по себе не является предпосылкой для военного вмешательства или начала кризиса.

Этот контраргумент довольно многообещающ. Однако можно утверждать, что интервенции в Восточной Европе были достаточно предсказуемы, как из-за того, что политический протест в Восточной Европе имел тенденцию усиливаться в периоды советского коллективного руководства, так и из-за того, что это коллективное руководство (до Горбачева) не было готово «потерять» Восточную Европу, расценивало потерю контроля коммунистической партией как неприемлемую (фракционирование партии и крах цензуры являлись ключевыми индикаторами) и не потеряло свою коллективную волю к применению силы[350]. Точно так же решение проблемы Германии при Хрущеве путем применения, при необходимости, угроз и конфронтации могло в равной степени быть вопросом существенного (хотя и не единодушного) консенсуса – или недоверия к оптимизму Хрущева – в руководстве[351]. Напротив, военное вмешательство, имевшее место в наших четырех случаях, было менее предсказуемо с точки зрения этих обычных соображений и предполагало гораздо меньший консенсус внутри руководства. Кубинский ракетный кризис, вторжение в Афганистан, применение военной силы в Вильнюсе и Риге, а также вторжение в Чечню застали большинство сторонних наблюдателей врасплох и были далеки от консенсусных решений руководства в целом.