Горбачев и Ельцин как лидеры

Это не объясняет, почему после провала переговоров летом 1994 года Москва решилась на эскалацию конфликта. Что мешало ей отодвинуть вопрос на задний план, где он благополучно оставался на протяжении 1992–1993 годов? Почему Москва не могла продолжать жить, смирившись с преступными вызовами Дудаева – до тех пор, пока он не атаковал в лоб жизненно важные интересы России, например, саботируя перекачку нефти или проводя погромы против этнических русских в Чечне? Тот факт, что Чечня стала крупным центром организованной преступности – торговли оружием и наркотиками, угона поездов и кражи нефти и газа, – возможно, заставлял российское руководство задуматься, тем более что число таких преступлений в 1991–1994 годах росло. Вполне вероятно, что рост и распространение ущерба, причиняемого Чечней российским экономическим и общественным интересам, уже не позволяли российским руководителям тянуть время. Все же надо было показать, что лица, принимающие решения, считают необходимым как можно скорее положить конец этим проблемам, что они не будут с этим мириться и готовы пресечь это всеми средствами, вплоть до вторжения.

Точно так же трудно поверить, что после провала тайных операций СМИ спровоцировали Ельцина и его соратников на то, что они в противном случае не пожелали бы сделать. Они могли отстраниться и попытаться приглушить чеченскую проблему; могли заблокировать этот регион; могли предпринять новые секретные операции, в том числе, возможно, дальнейшие попытки убийства Дудаева; могли активизировать свои усилия по поддержке политической оппозиции в ожидании выборов в Чечне, назначенных на октябрь 1995 года. Этому они предпочли военное вторжение. Вместо того чтобы списывать это решение на публичную огласку, гнев или боязнь потерять лицо, я более склонен искать объяснение, которое прояснило бы всю картину событий, происходивших на протяжении 1994 года. И хотя воспоминания одного лица, принимающего решения, необязательно могут считаться достоверными, примечательно, что вице-премьер Н. Д. Егоров, министр по делам национальностей и регионов, один из сторонников жесткой линии, призывавший Ельцина начать военные действия, в частном порядке выразился в том плане, что «нужна маленькая победоносная война, как на Гаити. Надо поднимать рейтинг президента»[355].

Личное: необходимость борьбы

Согласно такому истолкованию, вторжение в Чечню просто отражало личные качества Ельцина. С этой точки зрения Борис Николаевич был предрасположен максимально энергично браться за проблемы и преодолевать их в титанической борьбе. Чечня была просто одним из примеров в череде подобных кампаний.

Несомненно, есть доля правды в утверждении, что вторжение в Чечню соответствовало поведенческой тенденции, которую Ельцин проявлял на протяжении всей своей жизни. Как отмечалось в главе второй, в своих первых воспоминаниях он предстает искателем риска, склонным решать проблемы традиционным большевистским способом. Вторжение в Чечню, если исходить из этих соображений, было просто вопросом выбора Ельцина в 1994 году и отражало типичный для него способ решения проблем. В крайнем варианте этого объяснения Чечня может рассматриваться как ежегодная доза напряженной борьбы, необходимая ему для достижения психодинамического катарсиса; если бы Чечни не было, ее бы следовало выдумать.

Проблема с только что приведенной интерпретацией заключается в том, что такой подход сильно недооценивает Ельцина и игнорирует другую сторону его личности и его послужной список. Он намного сложнее, чем можно было бы предположить, если ограничиться простым перечислением его титанических сражений. Его коммунистическое воспитание привило ему определенную осторожность и прагматизм, которые сложились в противоречивый набор предпочтений, составляющих его личность. Его опыт взаимодействия с демократами в 1989 году, в частности с Сахаровым, дал ему более ясное представление о том, что именно он отстаивает, и это дополняло его понимание того, с чем он борется [Colton 1995, ch. 3]. Его созревание как личности включало рост терпимости к неоднозначности, которая часто сдерживала его авторитарные наклонности или противоречила им. Действительно, мы уже отмечали различные аспекты политической деятельности Ельцина, свидетельствующие о его благоразумии, прагматизме, терпимости к неоднозначности и сознательном избегании менталитета «борца»: его усилия по построению нации в России, позиция в отношении ближнего зарубежья и стремление развивать отношения России с Западом.

Более того, даже с учетом реальности персоналистических побуждений Ельцина в его титанической борьбе с оппонентами, не следует закрывать глаза на его способность выбирать разные стили поведения в зависимости от контекста, в котором он действовал, и от политической силы его оппонентов. Я насчитываю по крайней мере шесть «Ельциных» с 1987 года. Трое из них эгоцентричны и непреклонны; трое в разной степени договороспособны и интерактивны.