Горбачев и Ельцин как лидеры

В первую группу входит Ельцин – грозный противник, метавший громы и молнии в Лигачева, Горбачева, путчистов, Верховный Совет и Чечню, когда его терпение иссякало или его отношения с ними достигали точки невозврата. Есть еще Ельцин – героический мобилизатор народа, получивший почти 90 % голосов на выборах 1989 года и стоявший на танке во время августовского путча 1991 года. Затем есть Ельцин – патриарх, относящийся к своим политическим иждивенцам как к своей большой семье, от которой он требует послушания и отпускает грехи тем, кто «согрешил», и рассматривающий Россию как свою вотчину, внутри которой он распределяет наказания и награды.

Во второй группе (в которой автократические тенденции Ельцина сдерживаются или подавляются) он – жесткий, но гибкий делец, который попеременно умоляет, торгуется, угрожает и соглашается, чтобы заключить сделку, как, например, в его ежегодных сражениях с Думой за бюджет. Кроме того, есть Ельцин – уважительный, деловитый собеседник; эту позицию он занимал (когда был здоров и трезв) в своих отношениях с главами государств, над которыми Россия практически не имела контроля: Китая, Восточной Европы, а также небольших или средних стран[356]. Наконец, есть Ельцин – рубаха-парень; эту позицию он занимал, имея дело с главами государств G-7 («мой друг» Билл, Гельмут и даже Рю).

Безусловно, личностные качества Ельцина играли роль в принятии им решений. В частности, если говорить о 1994 годе, чувствительность Ельцина к пренебрежению со стороны оппонентов сделала его менее склонным к достижению компромисса с Дудаевым. Президент Татарстана Шаймиев рассказывал Валерию Тишкову:

Во время своего визита в Татарстан в марте 1994 года Ельцин сказал мне, что несмотря на то, что в Совете безопасности с ним не все согласны, он готов к переговорам с Дудаевым по татарстанской модели. Но потом вдруг пресса сообщила (вероятно, это было сделано намеренно), что Дудаев отзывается о нем негативно. Видимо, с этого момента Ельцин (несомненно, под влиянием помощников и некоторых членов правительства, лелеющих президентское эго) исключил Дудаева из списка тех, с кем он мог хоть как-то общаться[357].

Тем не менее переговоры о компромиссе – это одно; вторжение – дело другое. Имелось много промежуточных альтернатив. То, что Ельцин избрал в декабре 1994 года наиболее радикальный вариант, нельзя объяснить только его личностными качествами.

Сила против авторитета

Еще одна альтернатива моей политической интерпретации касается степени, до которой в 1994 году Ельцин чувствовал для себя необходимым заняться политической обороной. Известно, что отношения между парламентом и исполнительной властью в течение этого года были намного более стабильными, чем в период, предшествующий принятию в декабре 1993 года конституции, которая предусматривала сильную президентскую власть и слабую законодательную ветвь и формально защищала президента от импичмента. Если бы Ельцин верил в надежность и долговечность этих формальных договоренностей, он не должен был бы ощущать потребность в политической обороне и мог бы решать проблему Чечни не столь безотлагательно. Предположительно он мог бы иначе отреагировать на провал переговоров с Дудаевым и / или провал секретных операций. Он был в объективно сильной позиции.