Горбачев и Ельцин как лидеры

Некоторые вопросы могли возникнуть при просмотре послужного списка Ельцина. Он никогда не оставался на вторых ролях. По мнению Михеева, стремительный взлет Ельцина в партийной организации «позволил ему проскочить критически важную часть процесса интеграции в организационную культуру партии: его никогда не заставляли принимать уничижительную позу полной покорности и исполнять унизительные требования, чтобы угодить начальству всеми возможными способами» [Mikheyev 1996: 57]. Это, по словам Михеева, позволило ему сохранить как некоторую независимость ума, так и кое-какую уверенность в себе и индивидуальность [Mikheyev 1996: 57], что, возможно, послужило одним из истоков свободомыслия Ельцина в горбачевском Политбюро. Но если и предположить, что названные качества были замечены обсуждавшими его повышение в 1984–1985 годах, этому необязательно надо удивляться: новые советские лидеры искали некоррумпированных и талантливых чиновников, которые могли бы усовершенствовать и избирательно реформировать систему, не подвергая сомнению ее основные черты. Им не нужны были «аристократы» брежневского толка, чья независимость ума и инициативность (если они когда-либо ими обладали) полностью были подавлены партийными кадровыми механизмами. Тот факт, что Ельцин обладал опытом, не позволявшим ему стать самодовольным и коррумпированным, можно было рассматривать как преимущество; но это необязательно было признаком того, что он станет разрушительной силой внутри Политбюро.

О чем, вероятно, не знали партийные лидеры, так это о том, что у Ельцина были и другие личные качества, в сочетании с его непокорностью делавшие его человеком непредсказуемым, от которого можно ожидать что угодно. Ельцин был порывистым, импульсивным, обидчивым и очень чувствительным к неуважению. Он не считал себя просто инженером-строителем, который стал партийным боссом; он мыслил себя мастером на все руки, способным наводить идеальный порядок там, где большинство людей не справились бы. Когда значительных результатов не следовало, Ельцин разочаровывался и сердился[38]. Помимо этого, что более серьезно, Ельцин тяготился подчиненным положением и как руководитель Свердловского обкома был расстроен тем, что его сверстники (Горбачев и Лигачев) поднялись в партийном аппарате дальше и быстрее, чем он сам. Он признавал это в своей первой автобиографии, написанной и опубликованной в 1990 году [Ельцин 1990:70–71]. В 1984 году партийцы в центре еще не знали, насколько его это огорчало. Им еще не было известно, что, когда секретарь ЦК Лигачев ранее приезжал в Свердловск с инспекционной поездкой, Ельцин вышел из машины, в которой они ехали вместе, чтобы сдержать свой гнев из-за унизительных вопросов Лигачева о том, почему в Свердловске все якобы делается не так, как Лигачев прежде делал в Томске. Ельцин тогда пересадил своего заместителя из машины, ехавшей позади, на свое место в машину с Лигачевым, чтобы не сорваться и не сказать или не сделать что-нибудь опрометчиво [Бонет 1994:105–106]. Лигачев, вероятно, об этом не знал, поскольку Джон Моррисон пишет, что Лигачев, вернувшись в Москву, весьма восторженно отзывался о Ельцине [Morrison 1991:42][39]. Все это заставило бы усомниться, что Ельцин в Москве будет сдерживать свои эмоции и станет командным игроком[40].

Помимо своей импульсивности и нетерпеливости, Ельцин всю свою жизнь был склонен к риску; более того, он нарывался на риск. Возможно, не будет преувеличением сказать, что он был генетически запрограммирован на риск и в процессе развития стал от него зависимым. Его брат Михаил писал, что Борис всегда «жил на грани возможного»[41]. Первые две автобиографии Ельцина изобилуют примерами, с раннего детства до 1993 года, его склонности жить на грани. Его стремление к риску не проявлялось в технической сфере: как инженер-строитель он тщательно изучал ситуацию, прежде чем приступить к решению сложных задач. Скорее это нашло выражение в его личной и политической жизни. Ельцин сообщает о нескольких случаях, когда он в сталинские годы резко перечил начальству и ему это сходило с рук [Ельцин 1990:22,38,40]. По его словам, когда ему было всего 11, на выпускном вечере в начальной школе он воспользовался случаем, чтобы публично осудить учительницу, которая, по его мнению, несправедливо обращалась с учениками [Ельцин 1990: 22].