Горбатая гора

Год за годом, по горным лугам и верховьям рек они обошли на лошадях весь штат: Биг-Хорн и Медсин-Боу, южные отроги Галлатин, Абсарока и Гранайт, Аул-Крик, хребет Бриджер-Тетон, Фризаут и Ширли, Феррис и Рэтлснейк, хребет Солт-Ривер, на Уайнд-Ривер много раз, Сьерра-Мадре, Гро-Вантр, Уошаки, Ларами, — но никогда не возвращались на Горбатую гору. Тесть Джека в Техасе умер, Лурин унаследовала его бизнес по сельскохозяйственному оборудованию и оказалась способной вести дела и заключать серьезные сделки. Джек неожиданно для себя очутился на какой-то непонятной административной должности, разъезжал по выставкам скота и сельхозтехники. Теперь у него завелись деньги, и он находил способы их потратить во время своих разъездов. Его речь украсил легкий техасский акцент: «cow» (корова) превратилось в «kyow», а «wife» (жена) выходило как «waf». Ему подпилили передние зубы и поставили коронки, он говорил, что было не больно, и, чтобы довершить дело, отрастил густые усы.

В мае 1983 года они провели несколько холодных дней высоко в горах на маленьких, скованных льдом безымянных озерах, потом двинулись к верховьям Хейл-Стрю-Ривер. Когда они поднимались, день был чудесный, но на тропе еще лежал глубокий снег, а по краям хлюпало. Они решили срезать через заросшее болотце и повели лошадей по хрусткому кустарнику. Джек, с тем же орлиным пером на старой шляпе, задрав голову к жаркому полуденному солнцу, вдыхал воздух, наполненный смолистым запахом сосен, сухой хвои, нагретых камней и горького можжевельника, ломающегося под копытами лошадей. Эннис настороженно посматривал на запад в ожидании кучевых облаков, которые могли появиться в такой день, но безупречная синева была такой бездонной, что, как сказал Джек, можно было утонуть, поглядев вверх.

Около трех они вышли через узкий проход на юго-восточный склон, где уже успело потрудиться ретивое весеннее солнце, и стали спускаться по тропе, которая теперь лежала перед ними совершенно бесснежная. Им было слышно, как вдалеке бормочет и гудит, будто далекий поезд, река. Спустя двадцать минут они спугнули медведя, который ворочал бревно в поисках личинок на берегу выше по течению. Лошадь Джека испугалась и встала на дыбы, Джек приговаривал: «Стоять! стоять!», а кобыла Энниса гарцевала под ним и фыркала, но держалась. Джек потянулся за ружьем, но уже не было нужды: напуганный медведь мчался в лес неуклюжим галопом, словно разваливаясь на части. Чайного цвета река, полноводная от талого снега, бежала быстро, вспенивалась на каждом выступающем из воды камне шлейфами пузырьков, проносилась через заводи и водовороты. Ивы чопорно покачивали охристыми ветками, сыпля пыльцой со своих сережек, похожих на желтые отпечатки пальцев. Лошади попили, и Джек спешился, зачерпнул ледяной воды в ладонь, прозрачные капли падали с его пальцев, мокрые губы и подбородок блестели.

— Подхватишь бобриную лихорадку, — сказал Эннис, а потом заметил, глядя на ровный уступ над рекой: — Хорошее тут местечко. — На уступе виднелось несколько кострищ от старых охотничьих биваков. Дальше поднимался луг, прикрытый стеной сосен. Сухого хворосту было навалом. Без лишних слов они разбили лагерь, привязали лошадей на лугу. Джек сломал печать на бутылке виски, сделал долгий, жадный глоток, с силой выдохнул и сказал: «Сейчас мне кроме этого надо только одного», заткнул бутылку и кинул ее Эннису.

На третье утро на западе появились облака, которых ждал Эннис, — как стая серых скакунов, темная полоса, подгоняющая перед собой ветер и мелкие хлопья. Через час тучи рассыпались мягким весенним снегом, навалило большие мокрые сугробы. К вечеру похолодало. Джек и Эннис по очереди затягивались «косяком», допоздна жгли костер, Джек злился и ругался на холод, шуровал в костре палкой, крутил ручку транзистора, пока не сели батарейки.