Горби-дрим

То, что раньше было моим ртом, к тому времени было замуровано какими-то железными конструкциями, чтобы срастались челюсти, а вместо рта у меня была та дырка в горле. Поэтому, конечно, кормили меня через ноздрю, и привязанные руки были связаны с этим кормлением. Еще будучи без сознания, я отбивался от вставляющих мне в ноздрю трубочку сестер, плевался, блевал и все такое. Когда уже освоюсь, буду выдирать эту трубочку из ноздри и писать на доске: «Ультиматум: кормление только под общей анестезией». И тогда приходила прекрасная, похожая на Софи Лорен, заведующая и говорила, что я золотая молодежь, потому что мне единственному во всем отделении засовывают в ноздрю дефицитные нежнейшие силиконовые трубочки, а всем остальным – пластмассовые, и они не капризничают, а я капризничаю.

Еще из мерзких процедур стоит выделить санацию – раз в день пылесосную трубу с кислородом вынимали из горла, я переставал дышать, и врач совал мне в дырку в горле нечто, похожее на сварочный аппарат.

Я старался заснуть рано, часов в пять вечера, чтобы проснуться как можно раньше – часов в пять утра, и ждать утреннего обхода; один врач в такой похожей на пилотку шапочке поначалу всерьез казался мне афганским президентом Хамидом Карзаем, и меня не удивляло, что ко мне ходит Хамид Карзай. Приходила гигантская делегация, потом мне заведующая говорила, что там даже был главный проктолог Москвы (и главный окулист был, и главный нейрохирург, и вообще все главные). Я писал на доске, что мне лучше, и обязательно «Что нас ждет сегодня?» Главврач подробно объяснял мне, что нас ждет, я вздыхал – каждый день думал, что именно сегодня переведут в обычную палату.

LVIII

О случившемся я с самого начала думал равнодушно; сильнее всего меня заботило то, что, когда меня спросят – за что тебя убивали? – я, конечно, честно отвечу, что меня убивали за то, что я узнал о заговоре Сталина и Суслова, результатом которого явилась перестройка и распад Советского Союза, – и прямо из нейрохирургического отделения меня на каталке увезут в психиатрическое, вот уж успех. Поэтому, засыпая в палате, я перебирал свои самые опасные контакты последнего времени, выбрал сначала пять, потом три и успокоился окончательно – давать показания готов, тем более что и трубку из горла уже вынули.

Приходили следователи. Спрашивали, знаю ли я нападавших (не знаю), поступали ли в мой адрес угрозы (не поступали), гей ли я (не гей), говорили ли нападавшие мне что-нибудь (тут пришлось соврать и сказать, что не говорили). Следователи уходили, потом приходили опять, повторяли свои вопросы, а потом пришел настоящий генерал, который тоже спрашивал про угрозы, лица и гомосексуализм, и, записав мои ответы, вдруг спросил – «А вот скажите, вы советской историей не занимались? Перестройкой там, или сталинизмом?» Из моего тела еще торчали датчики, но, слава Богу, датчиков детектора лжи среди них не было, и я безболезненно дал генералу нечестный ответ, и он ушел ни с чем.

Откуда они знают – меня это даже не беспокоило. Знают, конечно, все знают, и только как мне со всем этим быть, вот этого я не понимал совсем. Пока я в палате – хорошо, а дальше? Молчать, говорить, писать? Пока я об этом думал, пришло письмо, настоящее бумажное письмо в конверте – Международный Фонд социально-экономических и политологических исследований предлагает мне пройти курс реабилитации в клинике Тель-а-Шомер в Израиле. На реабилитацию мне было плевать, я и дома могу реабилитироваться, но фонд, его фонд – значит, меня не бросили, значит, все будет в порядке. Когда я встал на костыли, просто поехал в аэропорт и полетел в Тель-Авив – черт его знает, может, и я теперь меченосец?

LIX

В израильской клинике было скучно, но в палате был вай-фай, и я пролеживал свободные от реабилитационных мероприятий часы, оставаясь в родном российском информационном пространстве – тогда как раз прошли столкновения футбольных фанатов на Манежной площади, и в газетах много писали о поднимающем голову русском фашизме, приводя в пример среди прочего и покушение на мою жизнь, так взбудоражившее все российское общество, в том числе и президента Медведева – это было время, когда Путин оставил его в Кремле вместо себя, и многие, да и я не исключение, думали, что это и есть новая перестройка по типу той, которая была в восемьдесят пятом году. Удивительно, но Медведев как раз в те же дни собрался в Израиль, точнее – в палестинскую автономию, у которой случился очередной виток дружбы с Россией, что-то они там, кажется, должны были подписать. Я допускал, конечно, что Медведев заедет навестить меня – он, еще когда я лежал в реанимации, сделал по моему поводу несколько заявлений, о которых я не знал, зато знали и врачи, и вообще все, и это здорово мне помогло и в прямом медицинском смысле, и в смысле, как это принято называть, моральной поддержки. В общем, я бы не удивился, если бы двери моей израильской больничной палаты распахнулись, и в нее вошел бы российский президент.