Горбун

Переступив порог этого дома, я ни разу его не покидала. Здесь я одинока, как никогда, потому что в Париже у Анри оказалось дел больше, чем во всех других местах, где мы скитались прежде. Он так занят, что не всегда находит время даже для еды. Он мне запретил выходить, и просил, чтобы я приближалась к окну не иначе, как с предосторожностью, так как с улицы меня никто не должен видеть.

Неужели он меня ревнует? Ах, как бы я была счастлива, если это действительно так! С какой радостью ему подчинялась, укрывалась вуалью, пряталась от посторонних глаз, берегла бы себя лишь для него одного. Но в моей памяти постоянно всплывают сказанные им в Мадриде слова: „Это нужно не мне, это нужно вам, Аврора“. Увы, значит не ревность. Я одинока. Сквозь щель между опущенными занавесками вижу озабоченных повседневными делами парижан. Они спешат, они разговаривают, они смеются, они неторопливо прогуливаются. Как я им завидую! Ведь они в отличие от меня свободны. Я вижу окна противоположных домов. На каждом этаже живут нормальные семьи, – я вижу молодых счастливых матерей, окруженных смеющимися детьми. Из нашего дома хорошо виден Пале-Рояль. По вечерам во дворце зажигается свет. Его высочество регент часто устраивает балы и разные другие увеселения. Мимо меня то и дело проплывают нарядные портшезы, в которых восседают облаченные в вечерние туалеты придворные дамы. Их кавалеры идут пешком и, чуть наклонив голову к дверце, с ними переговариваются и галантно улыбаются. Из дворца доносятся звуки дивной музыки. Одну мелодию, (она мне нравится особенно), я даже подобрала на гитаре. Жан Мари сказал, что это гавот Жана Батиста Люлли. Откуда этот мальчик все знает? Иногда не могу уснуть все ночь. Но если Анри мне скажет ласковое слово, я забываю обо всех своих бедах и счастлива, как ребенок».

«Может быть вам покажется, дорогая матушка, будто я жалуюсь на Анри? Вовсе нет. Он со мной мягок, обходителен, предупреждает мое любое желание. Но при этом я часто вижу его грустным и озабоченным. Так можно ли его упрекать? Как то мне пришла такая мысль: возможно, он, обладая тонкой деликатной натурой, вообразил, что моя родословная стоит выше его, или я являюсь наследницей какого-то мне неизвестного богатства, и оно отчуждает от меня Анри. Он чувствует не в праве меня любить?

О о! Если это так, с какой решимостью я отказалась бы от любого состояния и растоптала бы свое благородное происхождение, – ибо, что стоит все эта мишура в сравнении с радостью настоящей любви!

Если бы вдруг я узнала, что вы бедны, разве от этого моя любовь к вам, дорогая матушка, стала бы меньше?»

«Два дня назад к Анри приходил горбун. Да, я ведь еще вам не рассказала об этом таинственном гноме, единственной личности, которой мой друг разрешает нарушать наше уединение. Этот горбун появляется у нас в любой. Он поднимается по лестнице на второй этаж к Анри. Жители квартала на него косятся не без опасения, как на некое потустороннее создание. Никто не видел горбуна и Анри вместе, и в то же время они не разлей вода! Таково единодушное на их счет мнение сплетниц с улицы Певчих.

Действительно, невозможно представить более странной компании, чем эта пара. Даже мы, я имею в виду Франсуазу, Жана Мари и себя, даже мы ни разу не видели, или хотя бы через закрытые двери на втором этаже не слышали их разговора, в то время, когда они часами бывают вместе в запертой комнате. Потом кто-то из них один выходит, а другой остается в помещении караулить какое то неведомое сокровище. Такая картина продолжается уже больше, чем полмесяца, т. е. со дня нашего приезда в Париж. Анри обещал нам все объяснить, но пока не сказал ни слова».

«Итак, я остановилась на том, что позавчера к Анри приходил горбун. К вечеру он не вышел, а остался у него ночевать. На следующее утро Анри мне показался грустнее обычного. За завтраком возник разговор о великосветских дамах и господах. Анри с горечью сказал:

– У тех, кто забрался слишком высоко, часто кружится голова. Никогда нельзя рассчитывать на признательность принцев и принцесс. Если сиятельная дама, ради счастья которой я не раз рисковал честью и жизнью, не имеющая права меня полюбить, потому, что она в обществе стоит высоко, а я низко, в благодарность за мои старания меня оскорбит, в этом не будет ничего удивительного.

Матушка, я уверена, что горбун ему что-то наговорил о вас».

«И все-таки, как во многом справедливы эти слова Анри! Ведь ради меня, вашей дочери ему не раз приходилось рисковать своей честью и жизнью. Более того, он принес ради меня в жертву свои лучшие молодые годы, целых восемнадцать лет! Как должно быть трудно найти способ достойно отблагодарить такую бесподобную щедрость души!