Горбун

Разумеется особенно распространяться о своем ночном приключении барон не стал, но его неприязнь к регентству возросла. Во времена покойного короля Барбаншуа приходилось не менее двадцати раз напиваться так, что он оказывался под столом, и ни разу ничего похожего на нынешний случай с ним не произошло. Возвращаясь пешком на своих больных ногах к госпоже баронессе, которая уже очень беспокоилась его отсутствием, он с горечью бормотал:

– Ну и нравы! Так гнусно поступить с таким человеком как я! Что же это делается, я вас спрашиваю, Куда мы идем, господа?

Последним через дверь мэтра Лё Бреана покинул Пале-Рояль горбун. Не смотря на то, что Двор Радости не очень широк, он потратил немало времени, пока его пересек. Двигаясь от Фонтанного Двора до улицы Сен Оноре, он несколько раз присаживался на каменные бордюры из фасадов зданий. Всякий раз, когда он поднимался, из его груди вырывался стон. Тот, кто сказал, что горбун пьян, ошибся. Если бы внимание Гонзаго не было занято другим, он наверняка бы заметил что шутки горбуна теперь не высшего качества. От угла дворца до жилища Лагардера, что на улице Певчих, всего каких-то десять шагов. Чтобы их сделать горбуну потребовалось десять минут, – так он ослаб. Добравшись до дома, он на четвереньках принялся карабкаться в комнату мэтра Луи. Дверь с крыльца была взломана и открыта нараспашку. Дверь в комнату мэтра Луи тоже взломана. Лишь взглянув на нее затуманенным взглядом, горбун подполз ко второй комнате, той, где дверь всегда держалась закрытой. Теперь она, сорванная с петель, валялась на полу. Держась за косяк, горбун с трудом поднялся на ноги. Из его груди беспрерывно неслись хриплые стоны. Он хотел позвать Франсуазу и Жана Мари, но не смог, – не хватило сил. Он опять опустился на колени, подполз к сундуку, в котором хранился пакет с тремя большими печатями, тот о котором мы уже несколько раз рассказывали. Сундук был взломан топором, пакет исчез. Горбун распластался на полу, как несчастный страдалец, который в отчаянии молит Всевышнего о смерти.

На Луврской часовне пробило пять утра. Начинало светать. С огромным трудом горбун приподнялся на руках, сел и принялся, расстегивать свой черный шерстяной плащ. Он его снял, затем стащил оказавшийся под ним белый сатиновый полукафтан, весь влажный от крови. Этот еще недавно нарядный кафтан, теперь измятый, как тряпка, сам собой послужил тампоном, остановив кровь сочившуюся из небольшой рваной раны. Со стонами горбун дополз до шкафчика, где было сложено чистое белье и стоял кувшин с водой.

Наконец он мог промыть рану, которая пропитала кровью его полукафтан. Кафтан принадлежал Лагардеру, а кровоточащая рана была на плече у горбуна. Чистым льняным полотенцем он перевязал рану и отхлебнул два глотка из кувшина. Потом он присел на корточки. Ему как будто стало немного лучше.

– Опять один! – пробормотал он. – У меня отняли все: мою шпагу и мою любовь!

Он стиснул ладонями виски и, наклонившись вперед, раскачивал головой из стороны в сторону; потом распрямился и, с усилием вознеся взгляд к небесам, проговорил:

– Господи! Не покидай меня! За двадцать четыре часа я должен вернуть то, что приобрел за восемнадцать лет!

Часть II. Брачный контракт

Глава 1. И опять золотой дом

Всю ночь в большом особняке Гонзаго велись работы. К утру кабинки были построены. С рассветом явились наниматели с намерением как можно скорее обставить и обжить свои четыре квадратных фута. Большую залу, ту, где накануне состоялся фальшивый совет, теперь было не узнать, – всю ее площадь занимали деревянные клетушки, возведенные за ночь из свежеобструганных досок. От терпкого запаха сосновой смолы першило горло и кружилась голова, будто в хвойном лесу. Перестройка сада тоже была закончена, и здесь все разительно изменилось. Лишь несколько чудом уцелевших деревьев, да две три скульптуры на перекрестках узких проходов между каморками, – вот и все, что осталось от недавнего великолепия. В центре небольшой поляны как раз напротив крыльца неподалеку от бывшей будки Медора на мраморном пьедестале сохранилась скульптурная фигура Целомудрия. На месте ее в суматохе отбитой правой кисти торчал кусок толстой рифленой проволоки. Символично, не правда ли? Его величество случай порой бывает большим шутником, и как знать, на том месте, где сегодня расположена биржа, – средоточие отчаянных спекуляций, – не появится ли в отдаленном будущем какой-нибудь монумент, символизирующий, к примеру, бескорыстное добросердечие.

В описываемое время биржевые махинации еще только зарождались, но это вовсе не означает, что маклерские операции велись с меньшим азартом, чем в наши дни. Люди нервничали, суетились, продавали, покупали, обманывали, воровали, – словом, занимались коммерцией.