Гордая птичка Воробышек

  Мужская рука каменеет на моей талии, еще теснее прижимая к парню. Шаг замедляется, но лишь на миг. В следующий миг жесткие губы выдыхают:

  - К чертовой матери тебя, Босс, вместе с твоей предусмотрительностью!

  И Люков уже не слушает отца. Он решительно толкает перед собой дверь, выпуская нас на свободу.

  Я точно помню, что галерея и центральный холл - в другой стороне дома, что этих широких мраморных ступеней в ажурной ковке ограждения, ведущих полукружием на второй этаж, не касались мои ноги по пути в парадный зал, что я не видела мерцающей шелковым инеем отделки стен внутреннего коридора, по-видимому, спальной зоны. Но послушно поднимаюсь за парнем, отдаваясь его воле, чувствуя, как напряженно звенит внутри Ильи при каждом шаге натянувшийся струной нерв. Молча семеню рядом, не решаясь потревожить эту струну ни малейшим звуком.

  Господи, сейчас что-то будет! Ведь не может эта звенящая пауза между нами продолжаться вечно? Сейчас Люков уберется подальше от любопытных глаз и спросит с меня за мой длинный язык, обеспечив гордости смерть, а лживому органу пожизненную немоту, а я лишь проблею извинения. Потому что о Михаиле с Игорем говорить не стану. Не смогу. Слишком больно вспоминать и унизительно. Пусть уж лучше Люков проклинает меня за наглое вранье и думает о зарвавшейся Воробышек, что хочет. Например, что птичка превратилась в глупую гусыню и внезапно потеряла связь с реальностью. Или, что влюбилась до дрожи в коленях и сошла с ума. Что соблазнилась окружающей роскошью. Ведь чем иначе можно объяснить озвученную Большому Боссу новость и мой неожиданный статус невесты? Не глупой шуткой же?!.. Хотя, шуткой, наверно, было бы проще всего.

  Ох, пусть уж думает, что я ничем не лучше Ирины. В конце концов, заслужила! Неважно, что случайно. Надо уважать чужое право на свободу выбора и определение личных привязанностей! И ценить доброе отношение того, кто тебе ничего не должен.

  Не должен. Ничего. А вот ты...

  Чертов Игорь, будь ты трижды проклят!

  Люков останавливается у темных дверей какой-то комнаты и разворачивает меня к себе лицом. Опускает руки, отступая на шаг. Зарывается пятерней в упавшие на лицо волосы, глядя на стену поверх моего плеча.

   Его лицо не отражает тех эмоций, которые я боюсь уловить, - ничего близко похожего на гнев или обиду, - лишь помноженную на раздражение усталость, вновь сковавшую льдом красивые мужские черты. Мне хочется коснуться его, растормошить, провести по щеке рукой, поймав колючий взгляд. Еще и еще, в попытке вернуть прежнего, улыбающегося Илью. Но я не могу позволить себе быть такой откровенной. Не сейчас, когда под маской безразличия он, должно быть, ненавидит меня. За мое безволие и упрямство, приведшее его в этот дом, безжалостно столкнувшее его с прошлым.

  - Воробышек...

  - Да?

  - Я, наверно, сволочь, но Босс прав: нам действительно лучше переждать в этом гребаном особняке несколько ночных часов. Извини.

  И все? А где же: "Что это было только что за столом, птичка? Не хочешь объяснить? Не расскажешь, что за дурь ударила в твою глупую голову, и с каких чудесных пор ты моя невеста?".

  - Хорошо. Это не страшно.

  - Что ж, отлично, - Люков разводит плечи и сует руки в карманы брюк. Я вижу, как резко обозначаются желваки на его скулах, и твердо сжимаются губы. - Как ты слышала, Босс уже обо всем позаботился. На эту ночь эта комната твоя.

  - Илья...

  - Я переночую в соседней. Рано утром мы уедем отсюда, обещаю.

  - Послушай...

  - Иди, Воробышек, - блестящий взгляд на мгновение касается моего лица и неожиданно прячется под тяжелыми веками. - Просто иди. Я тебя прошу.

  Это хуже гневных слов. Куда хуже. Вот такая расчетливая холодная эмоциональность, заставляющая сердце сжиматься от боли под давлением вины и невозможности хоть что-то изменить. Объяснить. Оправдаться. Просто попросить прощения. Отстраняющая от того, кто совсем недавно так тепло горел для тебя, а теперь, кажется, погас.

  Устал, а, может, окончательно разочаровался.

  Я чувствую себя ужасно - пристыжено и опустошенно. Рывком отворачиваюсь от парня и толкаю дверь. Захожу в чужую незнакомую комнату, где по иронии лукавой хозяйской воли сейчас для меня горит мягкий свет настенных светильников и дожидается расстеленная постель, сбрасываю с ног туфли и подхожу к окну. Закрыв глаза, долго стою так, прижав лоб к заиндевевшему стеклу, вспоминая сумасшедшую круговерть прошедшего дня.

  Дверь открыта, и торопливый стук каблуков по мрамору лестницы разносится в тишине коридора звенящей капелью. Я знаю, я чувствую, кому этот стук принадлежит, и замираю, в ожидании приближения шагов, впившись ледяными пальцами в подоконник, повернув навстречу звукам лицо.

  Он прогоняет ее - это понятно по тому, как умоляюще она шепчет. Когда я осторожно выхожу из комнаты, он вновь один. Стоит, уперев кулак согнутой руки в стену и тяжело уронив голову.

  Его рубашка расстегнута и разошлась от вскинутой руки. Длинные светлые пряди почти скрыли лицо. Я могу видеть напряженные мышцы каменного пресса и сильную, вздымающуюся в жестком дыхании грудь.