Гордая птичка Воробышек

  Как некрасиво получилось! И с мальчишками, и с их словами. Ужас! Мне так стыдно, что я готова на месте сгореть от стыда. И даже странная, агрессивная реакция Люкова на неожиданных гостей в его доме вполне объяснима, хоть и оказалась полнейшей неожиданностью для меня, а вот наше семейное вторжение на его территорию - нет.

  Мальчишки послушно топают на кухню, а я остаюсь стоять рядом с Ильей, глядя, как он медленно разувается и устало скидывает с плеч дорогую куртку. В этих широких, крепких плечах чувствуется какое-то странное напряжение, как и во всей его гибкой фигуре, но вот какое, я понять не могу. Как не могу просто развернуться и оставить Люкова одного, хотя сейчас это кажется вполне логичным.

  К моим ногам подходит урчащий Домовой, трется мохнатым боком о голую голень и так же, как я, останавливает взгляд на хозяине. "Привет", - говорит протяжно на своем кошачьем, требовательно оглядывается на меня, и я с огорчением вспоминаю, что так и не поздоровалась с парнем.

  - Здравствуй, Илья, - подступаю к его спине и тихо произношу, стараясь, чтобы голос звучал не слишком хрипло, а братья не слышали меня. - Тебя долго не было. Я беспокоилась.

  Он замирает, как будто пойманный моими словами в клетку, затем, очнувшись, не спеша задвигает зеркальную дверь шкафа и поднимает глаза на свое отражение. Медленно скользит взглядом по хмуро сжатым в тонкую жесткую линию губам, по колючим глазам, холодно сверкающим в обрамлении теней, пробравшихся под кожу век, и по заросшим темной щетиной скулам.

  - Долго? - переспрашивает как-то отрешенно. - Всего четыре дня.

  Он устал, внезапно понимаю я. Очень. И чем-то подавлен. Это понимание как-то странно отзывается в моем сердце, толикой непривычного беспокойства и неясной тревоги, словно всегда жившая в нем тонкая иголочка, вдруг кольнув, не чая того, угодила в место, которое особенно уязвимо и болезненно для меня.

  Я не могу в себе разобраться, чувство слишком неожиданно и ново, и я, недолго думая, говорю, пряча за тронувшей губы улыбкой растерянность:

  - Да, длинные четыре дня, в которые я успела поверить, что Илья Люков навсегда обо мне забыл.

  Он, наконец, разворачивается и стаскивает с головы бандану. Устало запускает руку в рассыпавшиеся по лбу и вискам волосы.

  - Привет, Воробышек, - говорит, чуть приподняв в ответ на мою улыбку уголок рта. - Как ты? - смотрит так, словно ему действительно это небезразлично.

  И я пожимаю плечом, честно отвечая:

  - Хорошо.

  Он все еще смотрит, и я продолжаю:

  - Мне намного лучше, спасибо тебе, Илья. За все. Ты очень помог, правда. А братья... - я оглядываюсь в сторону кухни и вздыхаю, - так уж случилось, что братья тут. Извини. Я поговорю с мальчишками и все объясню. Если бы они не думали, что м-между нами что-то есть, - я на мгновение смущаюсь от своих слов и его прямого карего взгляда, - они бы не вели себя так дерзко. Иван и Данил хорошие ребята и, в сущности, еще дети...

  - Они смогли удивить меня, - признается Илья. - Сколько им?

  - Пятнадцать, - отвечаю я.

  - Неужели? - ровно замечает парень. - А выглядят старше.

  - Да уж! - теперь я улыбаюсь открыто, чувствуя привычную гордость за своих младших братьев. - И на много! Такие-то верзилы!

  Но Люков не улыбается в ответ, он смотрит на меня спокойно и внимательно, заставив вдруг почувствовать неловкость за свой смех.

  - Странно, - тихо говорит, подступив ближе, - они совсем не похожи на тебя.

  - Да, не похожи, - поднимаю я голову выше, чтобы видеть его глаза. - Я на маму похожа, а братья пошли в отца. Он часто шутил, что потратил свой главный патрон на девчонку, а на мальчишек осталась дробь. Но как по мне, так все наоборот вышло, просто он был весельчак и шутник, мой отец.

  Между нами происходит странный диалог - приватный разговор для двоих, и я рада, что мальчишки его не слышат и не могут ерничать надо мной.

  - Послушай, Илья, - вдруг говорю Люкову уже куда серьезней, воспользовавшись образовавшейся в разговоре паузой. Желая избавиться от мучающего меня стыда раз и навсегда. - Поверить не могу, что так просто напросилась к тебе в тот вечер, что наговорила разного. Мне очень неудобно, правда. Я уйду сегодня, вслед за мальчишками, но если ты позволишь, мне бы хотелось сделать для тебя что-нибудь посильное. Ведь денег ты не возьмешь, а чертежи, я видела, они слишком хороши, чтобы принять их от тебя просто так. Я на много не задержусь. Можно?

  Я не могу прочитать ответ в темном взгляде Ильи. Мне вновь кажется, что он холодеет и отстраняется, уносится мыслями куда-то прочь отсюда, но вот все же отвечает, отметив слова невеселой ухмылкой:

  - Но я ведь, кажется, первый начал. Это твои слова, Воробышек.

  И не успеваю я удивиться и вспомнить, когда такое говорила и что имеет в виду Илья, как из кухонного проема двери высовываются две лохматые головы, и доносятся недовольные слова Данилы, обращенные к брату:

  - Черт, Птиц! Я же тебе говорил, что у них все серьезно!

  ***

  Мама не поскупилась, и, выкладывая продукты на стол, а после, усадив за него мальчишек, я напоминаю братьям, чтобы передали ей от меня большущее горячее спасибо.