Гордая птичка Воробышек

  Когда из ворот показывается Илья - манеж пуст и тих. Он выезжает в него спокойным шагом, аккуратно правит рукой великолепного коня - высокого, вороного, с белым носком на левой ноге и длинной шелковой гривой, и я так и ахаю от зрелищности этой картины. Вмиг дорисовываю в своем воображении Люкову рыцарские латы, вымпел и копье и встречаю своего средневекового рыцаря радостным взмахом руки.

  - Валдай, - произносит мужчина рядом со мной. - Красавец-жеребец. Потомок самого Эклипса Бабочки, любимого коня шейха Абдаллы аль-Хабтура. Пять лет назад он стоил мне немалых денег на торгах в Дубаи, сейчас же его цена как минимум возросла вдвое. Надежда моей конюшни. Я подарил его Илье, когда он только вернулся из Китая и не желал знать меня, а затем отнял. Из-за никчемной прихоти лишил сына единственной привязанности.

  - Зачем? - изумленно спрашиваю я, удивляясь внезапно сказанному едва знакомым мне человеком откровению.

  - Ревность и бессилие, замешанные на эгоизме и упрямстве, страшные чувства, девочка. Не дай тебе Бог испытать их на себе.

  Мне не совсем понятно, что хочет сказать своим странным признанием отец Ильи, зачем он мне все это говорит, и я только неловко пожимаю плечом и отворачиваюсь. Прижимаю к щекам шарф, взятый в кулаки. Долго стою с ним бок о бок, глядя, как умело Люков ведет красавца коня по кругу, - пробуя аллюры, переходя с шага на рысь и на иноходь, выполняя повороты и незнакомые мне фигуры, - нескромно любуясь гибкой посадкой всадника. Когда Илья пускает жеребца по кругу в резвый галоп, бросив на меня колючий взгляд, седоволосый хозяин поместья, кашлянув в кулак, вдруг неожиданно спрашивает, потуже запахнув на груди куртку:

  - Ты видела когда-нибудь белую канадскую ель, Женя? В китайских фонариках и гирляндах горящих драконов? С вложенными в сладости предсказаниями судьбы?

  - Что? - на миг отвлекаюсь я от манежа, но услышав вопрос, улыбаюсь. - Нет. Но представить картину могу. Эдакая замечательная новогодняя композиция в восточном стиле.

  - Я ни разу в жизни не провел старый год и не встретил новый со своим младшим сыном. Женя, - рука Люкова-старшего внезапно находит мою ладонь и крепко сжимает пальцы, - пожалуйста, подари мне такую возможность. Чего тебе стоит, девочка? Для меня это очень важно.

  Пальцы мужчины сухи и холодны, совсем не такие горячие, как у Ильи, губы нервно поджаты, и мне тут же хочется избавиться от непрошеного прикосновения, отойдя подальше.

  - Женя, я знаю, он тебя послушает, я все же отец, хоть и не самый лучший. Проси у меня что хочешь! Я многое могу сделать для тебя. Хочешь, ты уже через час будешь щеголять в шубе из соболя на зависть Ирине? Я готов быть очень щедрым, Женя!

  Господи, что он такое говорит? Что вообще происходит?! Я не понимаю, но чувствую неприятность момента и, несмотря на не то мольбу, не то требование в темных глазах отца Ильи, отвожу взгляд, не желая, чтобы его сын что-либо заметил.

  - Пожалуйста, отпустите меня, - твердо прошу мужчину, когда его хватка становится слишком уж настойчивой, а мои пальцы немеют от боли. - Роман Сергеевич, простите, но вы говорите гадость. Мне неприятно это слышать.

  Он неохотно забирает руку и отступает. Говорит коротко, словно действительно устыдившись внезапного порыва:

  - Забудь, Женя.

  Вновь сутулит плечи, вдруг закуривает и добавляет негромко через минуту молчания, заставив меня взглянуть на его сникший острый профиль и дрогнувшую в пальцах сигарету:

   - Это ты меня прости, девочка, я вновь забылся.

  Мне ужасно неловко. Неприглядные обстоятельства чужой жизни, так внезапно проглянувшие из-за благополучного фасада, застают меня врасплох и вызывают новый прилив крови к румяным и без того щекам. Не знаю, что я могу сделать для мужчины. То, что он предлагает, низко и фальшиво. Да и не в моей это власти по своей прихоти что-либо указывать Люкову. Здесь хозяин дома явно переоценил мое влияние на его сына. Но тоска во взгляде отца и вспыхнувшая было надежда не дают мне покоя и заставляют сбивчиво объясниться:

  - Я не знаю, что произошло между вами с Ильей, Роман Сергеевич, это не мое дело, но не думаю, что он послушает меня. Правда. Даже если бы я захотела. Он очень самостоятельный человек, вы должны это понимать.

  - Я болен, Женя, серьезно болен. Два последних года, что я не видел Илью, не прошли бесследно. Я многое переосмыслил в себе и в своей жизни, постарался быть честен, а это, девочка, дорогого стоит для такого закостенелого эгоиста, как я. И не смотри на меня так жалостливо. Если бы ты знала, насколько я виноват, ты бы не была столь снисходительна к старику, привыкшему использовать людей по собственному плану и усмотрению. Возможно, сегодня моя последняя возможность побыть с сыном, если и не наедине, то рядом, и вымолить прощение. Ты меня осудишь за мое желание?