Гордиев узел сексологии (Полемические заметки об однополом влечении)

У человеческого детёныша потребность в избирательном эмоциональном общении с матерью, а затем со сверстниками становится ещё большей жизненной необходимостью, чем у детёныша обезьяны. По наблюдениям психологов “прикосновение, похлопывание, обнимание, прижимание к груди, голос матери, возможность сосания” (Ribble M., 1944), так же важны для грудного ребёнка, как соответствующая пища и температура. Рене Спитц (Spitz R., 1956) обследовал полугодовалых детей в условиях, где им был обеспечен полноценный уход, но где не было лица, с которым, подобно матери, можно было бы постоянно общаться. Автор пишет: “В первый месяц изоляции ребёнок шести месяцев плачет, требует мать и как бы ищет кого–либо, кто может её заменить. На второй месяц у ребёнка появляется “реакция бегства“: он кричит, когда к нему кто–то подходит. Одновременно наблюдается падение веса и снижение уровня развития. На третий месяц изоляции ребёнок занимает характерную позицию лёжа на животе, избегает всяких контактов с миром. Если ему препятствуют, он очень долго кричит, иногда по три часа без перерыва, теряет вес, легко подвергается инфекциям. У него часто появляются кожные заболевания. На четвёртый месяц ребёнок уже не кричит, а лишь жалобно плачет. Он теряет ранее приобретённые навыки. Если перед этим он мог ходить, то теперь он уже не умеет даже сидеть“.

Это ещё не любовь. Можно ли назвать любовью зависимость обезьянки от плюшевой “мамы” в опытах Харлоу или поиски ребёнком матери в инфекционной клинике? Скорее, речь идёт об особом симбиозе, в котором больше врождённых инстинктивных, чем индивидуальных проявлений. В основе детской привязанности обычно лежит чувство беспомощности. Другое дело, что такая эмоциональная симбиотическая привязанность — росток будущей способности к любви (речь идёт о человеке, а не об обезьянке, разумеется).

По мере того, как ребенок становится личностью, его эмоциональная симбиотическая привязанность к матери всё больше заменяется любовью. Насколько подлинной она станет, зависит от двух моментов: от степени самостоятельности ребенка и от того, насколько альтруистично его чувство. В свою очередь, и то и другое во многом зависит от способности к подлинной любви самой матери.

Начиная с двухлетнего возраста, ребёнок, наряду с потребностью в контактах с мамой, нуждается в эмоциональном общении с двумя–тремя своими сверстниками. Лишённый этой возможности, ребёнок заболевает.

В периоде полового созревания подросткам свойственны упрямство, строптивость, порой грубость и негибкость во взаимоотношениях друг с другом и со взрослыми. Запутанные отношения с учителями и родителями, с окружением в целом драматизируют жизнь подростка. В это время у него меняются взгляды на себя, на отношения в школе и в семье. Эти изменения наполнены главным содержанием подросткового возраста — половым созреванием. Подросток претендует на самостоятельность и независимость от взрослых. С одной стороны, он ищет доказательств своей неординарности, а с другой, опасается быть “не таким, как все”, боится переступить границы нормы. В связи с пересмотром привычных ценностей, лихорадочно подыскиваются критерии, чтобы оценить “правильность” собственного Я и окружающего мира. Поскольку он руководствуется лишь своим скудным опытом, конструируется жёсткая схема; оценки категоричны: “да” — “нет”. Окружающие, понятно, вписываться в столь узкие рамки не собираются. В конфликтах, спровоцированных порой мелочами и принявших нежелательное развитие, подросток часто чувствует свою неправоту. Однако ему трудно найти верный тон, он то и дело срывается на грубости, о которых потом сожалеет. Он постоянно убеждается в своей незрелости, неумении ладить с людьми, в несостоятельности своих претензий на оригинальность. Сознавая, что в рамки им же сконструированного идеала не укладывается, прежде всего, он сам, подросток испытывает чувство острой неуверенности в себе, а иногда и чувство ненависти к своему “никчёмному Я”. В таких случаях внутриличностные конфликты могут самый принять драматический оборот, вплоть до суицида.