Гордиев узел сексологии (Полемические заметки об однополом влечении)

Напомним, что в основе половой неуёмности автора “(Интро)миссии” лежат известные невротические механизмы. Это, во–первых, тревога и чувство враждебности, исходящей из окружающего мира. Они толкают Диму на поиски возможных защитников: “Вадим меня уест. Надо поговорить со Стасом. Я его уже хочу. Заодно и защитой заручусь. Отдамся непременно. Как только, так сразу”. Во–вторых, неверие в себя принуждает его искать доказательств своей значимости извне. Каждое новое удачное совращение подтверждает в его глазах наличие собственной сексуальной привлекательности, недюжинности ума, умения манипулировать людьми.

Временами Дима заявляет, что влюблён в кого–то, в Костю, например, своего соседа по госпиталю. Поначалу новый любовник расценивается как былинный герой, оснащённый мечом–кладенцом (так восхищённо оценивает Дима габариты его полового члена). Чуть позже он и вовсе возводит Костю в ранг бога: “Мой бог купается в реке. Я уже люблю его”. И вдруг наступает совершенно неожиданное и необъяснимое охлаждение: “И я его не люблю”.

Чем вызваны эти психологические кульбиты? Отчасти тем, что по ходу совращения выявилась гомосексуальность Кости. В соответствии со здравым смыслом, Лычёву надо бы обрадоваться такому открытию. Ещё бы, красавец и богатырь, чьи мужские повадки и спортивность так отличают его от презираемых Димой “педовок”, оказался “своим”, способным понять вкусы гея и разделить его желания!

Между тем, Дима отреагировал на гомосексуальное преображение Константина невротическим (истерическим) раздвоением сознания. Поначалу он старается не замечать самых очевидных фактов. Эротическое возбуждение Кости, вызванное разговором об их “сексе втроём” с братом аптекарши, Лычёв расценивает почему–то как реакцию “изголодавшегося” гетеросексуала. Совершенную самоотдачу юноши в его первой в жизни однополой близости (немыслимую для гетеросексуала), Дима объясняет лишь его исключительной сексуальностью и “спермотоксикозом”. Костя, действительно, талантлив в сексе и наделён сильной половой конституцией. Но главное в другом: он наконец–то реализовал свои давние “голубые” мечты.

Лычёва же собственная активная роль в половой близости с любовником обескуражила и охладила. Признания совращённого юноши в любви он воспринимает критически: “Врёшь, дурашка, это не любовь. <…> Просто хочется парню, и всё тут. Прекрасно знаю, отдайся ему завтра аптекарша, и он думать обо мне забудет”. Дима лукавит; он давно смекнул, что аптекарша не отдалась Косте лишь потому, что тот её об этом и не просил. Секс с ней не соответствует характеру его половой ориентации. Частью своего раздвоенного восприятия Лычёв отдаёт себе в этом ясный отчёт. С садистским наслаждением он уличает любовника в гомосексуальности. “Мучается!” — злорадно замечает он, выбалтывая при этом полное понимание происходящего. Ведь Алексей (солдат, которого застали с Димой в душевой) нисколько не переживал бы на месте Кости. Вступив в половой акт в качестве пассивного партнёра (из любопытства и в силу своего авантюрного характера), он пропустил бы “разоблачения” Димы мимо ушей. Слишком уж уверен он в собственной гетеросексуальности, твёрдо зная, что геем ему никак не стать, в каких бы формах ни практиковались его однополые связи. Костя же с детства привык осуждать свои гомосексуальные фантазии; потому–то он поначалу так удручён фактом, что его худшие опасения в отношении самого себя оправдались.

Впрочем, автор армейских мемуаров вскоре замечает, что Костя не только смирился с тем, “что он педик, но и начинает этим гордится”. И тут же, словно не замечая нелогичности подобного перехода, вновь сулит партнёру гетеросексуальное благополучие: “Ты женишься и станешь самым счастливым человеком на свете!”

Так же раздвоено воспринимает Дима и свою собственную роль в их любовной связи. Он донельзя гордится Костиной половой неутомимостью, безмерно преувеличивая её в силу своей истерической природы. Такое преувеличение несёт определённую смысловую нагрузку: если любовник способен совершать в постели геркулесовы подвиги, то, следовательно, он, Дима, того стоит. “Если уж такого супермена мне довелось заарканить, значит, я и сам парень не промах!” И тут же, в обход всяческой логики, позабыв всё сказанное прежде, Дима напрочь перечёркивает столь ценную для него мужественность Константина: “Я ставлю его в позу кочерги. Пусть уезжает от меня женщиной. Констанцией”.