Гордое сердце

Маккензи шагал, превозмогая адскую боль. В мокасинах хлюпала кровь. Выдержит ли? Обязан, должен… Он расправил плечи. Шаг, другой, еще один… Не споткнуться бы! Если упадет, не сможет подняться, и тогда… Террелл, должно быть, предвкушает это зрелище. Он, Маккензи, окровавленный, с прикованными к задку фургона руками, волочится по обожженной солнцем каменистой земле… Нет уж! Этого мерзавец не дождется, пусть бы даже ждал до второго пришествия. Впрочем, пошел он к черту! Лучше думать о чем-нибудь другом. Оказывается, миссис Мэннинг — дочка Вейкфилда. Вот так сюрприз! Генерал как-то обмолвился в разговоре, что у него дочь. Замужем. Живет где-то на Востоке. Возможно, она навещала отца, когда он заезжал к Вейкфидду с докладом. Конечно, видеть ее он не мог, поскольку никогда не появлялся там, где расквартированы армейские чины, да и вообще редко когда оставался ночевать. Приезжал в форт как можно позже, а уезжал перед рассветом. Мужества дочке Вейкфилда не занимать. Вся в отца. Решительная и боевая. Маккензи скрипнул зубами, вспомнив, что из-за него она получила удар кулаком по скуле. Между прочим, он ее не просил о помощи. Ни словом, ни взглядом. Хотя на себе ее взгляды ловил. Неужели не поняла, что он не нуждается ни в чьем сочувствии? А вообще-то удивительная женщина. Пару раз перехватил ее взгляд, но она в отличие от большинства женщин глаза не отвела. В них, кстати, не было неприязни или, допустим, отвращения. Смотрела на него с интересом. Почему? Обыкновенное женское любопытство? Нет, пожалуй, было в ее взгляде что-то похожее на сочувствие. Конечно, не стоило ему так резко осаживать ее. Нехорошо получилось. Вспомнив растерянное выражение, появившееся на ее лице в ответ на его резкость, Маккензи украдкой взглянул на нее.

Склонившись к ребенку, она что-то сказывала. Маккензи нравилась ее манера общения с мальчиком. Беседуют словно два близких друга. Хорошо, должно быть, иметь такую мать. Он вспомнил свое детство. Что может быть лучше, когда между сыном и матерью доверительные отношения… А вот у него…

Рывок цепи заставил его изменить ход мыслей. Ну вот, расчувствовался и сбился с ритма. Вперед! Шаг, другой, еще один… Необходимо продержаться до вечера. Террелл сочтет его вымотанным до предела и не станет выставлять возле него специальный пост. Наверное, скоро привал. Уже смеркается. Пожалуй, пришла пора делать вид, будто он совсем обессилел.

Еще раньше, взвесив все «за» и «против», Маккензи пришел к выводу, что генерал Вейкфилд, выслушав обстоятельства дела, скорее всего, поверит ему. И сначала он решил во что бы то ни стало добраться до форта Дефайенс живым. Но потом передумал. Террелл прикончит его по дороге. Это одно. А второе — кто усомнится в правоте слов белой женщины? Все поверят Эллен Питерс, а его сочтут насильником. Даже Вейкфилд не сможет ничего изменить, и незачем возлагать надежды на генерала. Да и вообще никому доверять нельзя! Однажды ему преподали прекрасный урок. Забыл?

Жара постепенно спадала. Воздух свежел. Маккензи шел с трудом. Пройдет еще какое-то время, и пот, пропитавший его насквозь, станет причиной жесточайшего озноба. Холодно станет всем, не только ему. Между прочим, лейтенант Пикеринг не тот человек, чтобы терпеть неудобства. Так что вот-вот объявят привал. Шаг, другой… еще один.

Маккензи оказался прав. Через полчаса Пикеринг отдал приказ располагаться лагерем на ночлег. Последние минуты перед остановкой Маккензи то и дело спотыкался. Делал вид, что еще мгновение — и рухнет. А потом упал, и его протащило несколько метров по земле. Все это выглядело вполне естественно, поскольку Маккензи на самом деле был вымотан до предела. Он покосился на Террелла. Тот злобно ухмыльнулся. Пусть радуется! Доставит ему удовольствие, но только недолго оно продлится.

Маккензи удивился, когда рядовой принес ему еду, воду, одеяло и быстро ушел. Одеялу он обрадовался больше всего. Накроется и примется освобождать руки. Никто ничего не заметит. Должно быть, миссис Мэннинг старается. Маккензи огляделся и увидел: она что-то яростно доказывала Пикерингу. Удивительная женщина и, кажется, не из тех, кто долго помнит обиды.

Маккензи окинул лагерь зорким взглядом, запоминая места, где поставили часовых. Потом его повели оправиться. Вот этого он никак не ожидал, но сообразил, что такое обхождение объясняется, без сомнения, присутствием женщин. На ночь его снова прикрепили цепью к фургону. Правда, оставили конец длиннее, чтобы он смог лечь. Лодыжки накрепко связали веревкой, но это можно было не принимать в расчет. Главное — не тронули наручники. И самое основное: Террелл не поставил возле него часового. Вот это удача! Недаром, сжимая зубы от боли, он волочился несколько метров по земле. Террелл поверил, что арестант не в состоянии двинуть ни рукой, ни ногой.