Гордость

– Зури, ты давно уже должна быть в прачечной. Все сушилки будут заняты. Марисоль, ты вещи в стирку рассортировала? Лайла и Кайла, снимите свое постельное белье и наше тоже, если отец ваш уже встал. Зури, как вернешься, подмети лестницу и крыльцо. Для Дженайи все должно быть чисто, – произносит мама почти на одном дыхании. А потом проходит мимо нас в нашу спальню и выглядывает из окна.

Еще в те времена, кода мама одну за другой рожала девочек, родители решили превратить большую гостиную в спальню на всех пятерых. Мама с папулей спят в спальне в задней части дома, рядом с кухней и ванной, а в так называемой столовой мы все собираемся на диване, едим и смотрим телевизор.

Меньше чем через минуту мама возвращается из спальни с широкой довольной улыбкой на лице.

– Как подумать, сходили бы вы поздоровались с соседями. Заодно и крыльцо подметете.

Я пропускаю сестер вперед – и тут из родительской спальни выходит, шаркая ногами, папуля.

– Дженайя приехала? – спрашивает он, почесывая выпуклый живот. Его густая черная грива с одной стороны примялась, один глаз припух. Он явно не выспался. Опять все ночи подряд работает в больничном кафетерии.

Мама качает головой.

– Нет, но ты можешь пойти представиться этим симпатичным людям, нашим соседям.

Папуля отмахивается.

– Уже представился. Они к нам заходили на прошлой неделе.

– Папуля! Чего ж ты нам не сказал? – возмущаюсь я.

– А чего говорить? – Папуля плюхается на свое обычное место, в большое кресло, и тянется к потрепанной книге Говарда Зинна, которую читал раз сто. Папуля читает так, будто книги в мире того и гляди иссякнут. Иногда кажется, что истории и история ему интереснее, чем люди.

– Зури! Идешь? – орет снизу Кайла. Соседи успели привыкнуть к нашим громким голосам, но мне интересно, что подумают эти новенькие, когда мы станем во всю глотку звать друг друга из окон, с другого конца квартала и даже из бодеги – магазинчика на углу.

Лайла с Марисоль уже перешли через улицу и разговаривают с мальчиками. Родители их, видимо, ушли в дом. Кайла хватает мою ладонь и, не дав мне времени подумать, тащит и меня через улицу. Младшая сестра держит меня за руку так, будто я совсем мелкая, – когда мы ступаем на тротуар, я вырываюсь и скрещиваю руки на груди.

Мальчики оба на вид примерно мои ровесники, лет семнадцати. У них гладкая шоколадная кожа, лица выглядят ненастоящими: лбы, брови и скулы моделей. Один немного выше и сухощавее другого, при этом они очень похожи. Наверняка братья. У того, что пониже, густые волосы, и хотя он и меньше брата, но все равно возвышается над сестрами и надо мной. У того, что повыше и потоньше, волосы коротко подстрижены и обесцвечены, подбородок квадратный, и он им все время двигает, будто скрипит зубами. Я изо всех сил стараюсь не таращиться, но могла бы и не стараться – сестрицы и без меня вытаращились так, что туши свет.

– А это Зизи с нашего квартала. Она же Зури Луз Бенитес. – Лайла полностью произносит мое имя, указывая на меня пальцем.

– Привет, я просто Зури, – говорю я, протягивая руку тому, что повыше и с обесцвеченными волосами. – Это друзья зовут меня Зизи.

– Дарий. – Он берет мою руку, но только за самые кончики пальцев, и слегка ее пожимает. Я тут же ее отдергиваю, но он не отводит от меня глаз, скрытых густыми ресницами.

– Чего? – говорю я.

– Ничего, – отвечает мальчик по имени Дарий, поглаживая подбородок и поправляя воротник. И продолжает на меня смотреть.

Я в ответ закатываю глаза. Но продолжаю ощущать его взгляд даже после того, как всем телом отворачиваюсь от него к брату.

– Я Эйнсли, – говорит второй и крепко пожимает мне руку. – Ну, это, мы только что сюда переехали. Понятное дело!

– Рады знакомству, – говорю я, поскольку мама вышколила нас в смысле хороших манер.

– Мы тоже! Очень хочется посмотреть на Бушвик. Твоя сестра столько про него рассказала, – говорит Эйнсли. Он слишком старательно улыбается. Улыбка из тех, за которую недолго получить по физиономии, если нарвешься на наших местных хулиганов. И все равно он симпатичный, этакий жизнерадостный щенок в специально связанной собачьей попонке, с которым иногда гуляют белые с нашей улицы; Дарий же больше похож на магазинного кота с дурным характером. – И не обращайте внимания на моего младшего брата, он дуется, потому что не хотел уезжать с Манхэттена.

– Чел, ничего я не дуюсь. Просто… приспосабливаюсь, – отвечает Дарий, скрещивая руки на груди.

– Да уж, к такому поди приспособься, – говорю я, и мое любопытство касательно этих парней разом отключается. Не люблю я, когда плохо отзываются о моем районе, особенно если это люди, которые говорят «понятное дело» и «чел». Я корчу Дарию злобную бушвикскую рожу, но он, похоже, не врубается. Просто стоит, выпятив верхнюю губу, как будто принюхивается к вони своего занудства.