Гордость

– Она оправляется от сердечной травмы. Не приставай к ней.

– Мам, ты что, смеешься?

– Еще не хватало. Ты рано или поздно сама все поймешь. А пока оставь сестру в покое.

Голос стихает – мама заходит в кухню.

Я вздыхаю, качаю головой и долго смотрю на выпуклость под старым детским пододеяльником – это моя сестра.

– Дженайя, ну кончай! А то получается, что этот дурак выиграл. А ты его в сто раз круче, сестренка! Покажи ему, что тебе пофиг. Пошли на улицу, оденься покрасивее. Ну давай же, Най-Най! Пошли!

Я трясу ее, она не шевелится. Тогда я ее щекочу, и вот наконец комок соли тает, превращаясь в прежнюю тягучую сладость. Сколько я ее щекочу, столько она и хохочет. Хохочет так, что по лицу катятся слезы, а потом она садится, сгибается пополам, держится за живот.

Наконец-то сестра в полном моем распоряжении. Лица у нас свежие, прически хоть куда, на ней развевающееся платье, на мне – облегающая футболка, и мы такие красивые идем через Фултон-молл в центр Бруклина. Парни так и вьются вокруг – и когда мы сели на двадцать шестой автобус в сторону Хэлси, и когда пересели на двадцать пятый к Фултону. Кстати, парни эти не какие-то там комары до мухи. В основном очень даже ничего. Но нам с Дженайей не до них.

Мы выполнили все мамины поручения, и остаток дня наш, причем без всяких младших сестричек, хотя они и упрашивали маму отпустить их тоже. Пришлось сказать маме, что я специально везу Дженайю залечивать сердечные раны.

Нам досталась отличная кабинка в «Джуниор», с видом на Флэтбуш-авеню, и Дженайя объявила, что меня угощает.

– Я сэкономила почти все деньги, которые заработала в книжном магазине на кампусе, – сообщает она, потягивая молочный коктейль.

– Поскорее бы и мне пойти работать, – говорю я, помешивая кубики льда в лимонаде. – Я уже просилась почти во все магазины на Фултоне. Нужно было и мне, как Шарлиз: попробовать в своем районе, кто-нибудь из белых наверняка бы меня взял к себе в бутик.

Официант принес заказы. Я переживаю, что заказала слишком много, у Дженайи не хватит денег заплатить. А это переживание тянет за собой другие. Всякие неприятности, застрявшие в голове. Правильно ли я решила поступать в Говард, дадут ли мне полную стипендию и финансовую помощь – как дали Дженайе в Сиракузах, не начать ли мне задумываться и о других университетах? А вдруг я поступлю в Говард и мне там не понравится? Захочется обратно домой?

– Чего притихла, Зи?

Я все рассказываю сестре. От Дженайи я не прячу свои страхи. Выкладываю их на стол один за другим: перемены, покой, деньги, учеба, работа, жилье, семья, дом.

– Зи, – говорит Дженайя, – без перемен не обойтись, надо просто для них открыться. Я тоже очень многому открылась в тот день, когда села в автобус на Сиракузы. Типа: да, знаю, теперь я другой человек. На это хватило пяти часов в автобусе. До того я понятия не имела, в каком закрытом мирке живу.

Я вздыхаю.

– А если я поступлю в Говард и не приживусь?

Дженайя склоняет голову набок и смотрит на меня, прямо как мама.

– Так съезди.

– Куда съездить?

– Да ну тебя, Зури! В Говард.

Сердце так и подпрыгивает при мысли, что я поеду, причем сама, куда-то за пределы Нью-Йорка. Сама! Но мечтать не вредно.

– Даже если родители меня отпустят, где взять денег?

Я обмакиваю куриное крылышко в чашечку с голубым сыром.

Дженайя достает телефон и пару минут что-то в нем ищет. Печатает.

Показывает мне экран, я читаю и совсем теряюсь. Она купила мне билет туда и обратно до Вашингтона. До Говарда. На завтра!

Я растерянно смотрю на сестру.

– Съездишь на один день. С родителями я договорюсь.

– Что, правда? – От волнения мне больше ничего не сказать. Целый день самостоятельной жизни, да еще и в Говарде.

– Правда. А то зачем нужны старшие сестры?

Понятное дело, все семейство отправляется провожать меня до Таймс-сквер на самой заре, и там я сажусь на шестичасовой автобус в Вашингтон. От волнения я совсем не спала. Свою радость – огромный шар – храню внутри, чтобы никто не отобрал.

Страшно, что папуля в любой момент может передумать. Его смущает, что я еду одна.

– Хочу, чтобы они все видели мое лицо. И хочу посмотреть в глаза каждому пассажиру в этом автобусе, – говорит он.

Зато мамуля очень довольна. До нее постепенно доходит, что скоро две ее «девчушки» станут студентками.

Мама приготовила мне три пластмассовых контейнера с едой на дорогу и завернула всякие лакомства в фольгу – на разные случаи. Марисоль составила и распечатала мне бюджет. Двадцать долларов, которые дал мне папа, нужно растянуть на весь день.

Я машу родным, пока автобус не трогается, – и вот я наконец на Манхэттене.

Я почти все время смотрю в окно, а за ним расстилаются виды. Нью-Джерси, Делавер, Мэриленд.

Делаю селфи, фотографирую пролетающий мимо мир, отправляю сестрам и Шарлиз. Пишу эсэмэску Уоррену, но ответ сразу не приходит, не как обычно. Последнюю эсэмэску я получила от него вчера – с пожеланием счастливого пути. Автобус катит вперед, а в мозгу у меня всё крутятся и сам Уоррен, и наш почти поцелуй.