Гордость и Предубеждение

– Ну, нет! Мои сожаление и сострадание испарились, когда я увидела, как ты сочувствуешь и тому, и другому. Я ведь знаю, что ты начнешь сочувствовать ему все больше и больше, поэтому я с каждой минутой становлюсь все более равнодушной и беспристрастной по отношению к нему. Твоя щедрость заставляет меня быть скупой, и если ты продолжишь какое-то время плакать о нем, у меня на сердце станет совсем легко.

– Бедный Уикхем! Сколько доброжелательности в его облике! Какая любезность и мягкость в его манерах!

– Конечно, в воспитании этих двух молодых людей была допущена какая-то серьезная ошибка. Одному достались доброта и благородство, а другому – одно лишь привлекательное обличие.

– Я никогда не думала, что мистер Дарси настолько проигрывает во внешнем облике, как ты считала.

– И все же я претендовала на необыкновенную проницательность, воспылав к нему столь непримиримой неприязнью без всяких причин. Нелюбовь подобного рода – это такой замечательный повод для демонстрации собственного глубокомыслия, такой простор для упражнений в остроте ума. Можно постоянно отвергать, не задумываясь о том, справедливо ли это, но нельзя постоянно язвить в адрес человека, не получая время от времени ответ не менее болезненный.

– Лиззи, когда ты впервые прочитала это письмо, я уверена, ты не могла относиться к тому, что узнала так же, как сейчас.

– Действительно, не могла. Я чувствовала себя совершенно потерянной, я была несчастна. И мне не с кем было поговорить о том, что я чувствовала. Ведь не было рядом Джейн, которая могла бы утешить меня и сказать, что я все-таки не такая уж слабая, тщеславная и неразумная, как я о себе думала в тот момент! Как мне не хватало тебя!

– Как жаль, что ты в столь резких выражениях говорила с мистером Дарси об Уикхеме, ибо сейчас все эти обвинения оказываются совершенно незаслуженными.

– Конечно жаль. Но испытывать горечь и раскаяние – это неизбежное наказание за предубеждения, которые я в себе взращивала. Есть один момент, относительно которого я хотела бы услышать твое мнение. Я хочу понять, должна ли я раскрыть нашим знакомым истинный характер Уикхема или мне следует промолчать.

Мисс Беннет задумалась и после паузы ответила:

– Без сомнений, не может быть такого повода, чтобы столь безжалостно разоблачать его. А что сама ты думаешь?

– Делать этого не следует. Мистер Дарси не давал своего согласия распространять то, чем он поделился со мной. Напротив, все, что касается его сестры, следовало сохранить в секрете; а если я попытаюсь рассказывать о других прегрешениях Уикхема, кто мне поверит? Всеобщее предубеждение против мистера Дарси настолько сильно, что половина благонравных людей в Меритоне скорее умрет, чем поменяет свое мнение. И ничего с этим не поделаешь.

– Уикхем скоро уедет, и никому здесь дела не будет до того, каков он на самом деле. В конце концов все это не останется втайне, и тогда мы сможем подсмеиваться над их глупостью, делавшей их слепыми. Сейчас я ничего не стану рассказывать об этом.

– Ты совершенно права. Разоблачение может окончательно погубить его репутацию. Возможно, он уже сожалеет о содеянном и стремится исправить свой характер. Мы не должны лишать его надежды.

Этот разговор несколько успокоил Элизабет. Она избавилась от двух тайн, которые тяготили ее в течение двух недель, и была уверена, что в лице Джейн найдется слушатель, всегда готовый снова поговорить о любой из них. Но не раскрытым оставалось нечто такое, о чем благоразумие заставляло ее молчать. Она не осмелилась пересказать вторую половину письма мистера Дарси или напрямую открыть сестре, как трепетно к ней относился его друг. Это касалось чувств, в которые никому не следовало вторгаться, и она понимала, что только полное взаимопонимание между сестрой и Бингли могло позволить ей поделиться с ней этой последней тайной.

– И только тогда, – убеждала она себя, – если это невероятное сближение когда-нибудь произойдет, мне позволено будет сказать то, что сам Бингли может высказать в гораздо более приятных сердцу словах. У меня нет права говорить об их чувствах, по крайней мере до тех пор, пока ставшее мне известным не утратит всей своей остроты!

Теперь, проводя время дома с сестрой, она имела возможность наблюдать за истинным состоянием ее духа. Джейн была безрадостной. Она по-прежнему питала к Бингли очень нежную привязанность. Никогда раньше она даже не воображала себя увлеченной кем-то, и в ее отношении к нему была вся теплота первой влюбленности, а в силу ее возраста и характера – большая глубина чувства, не та, которую обнаруживают большинство первых девичьих привязанностей; и с таким волнением она хранила память о нем и предпочитала его любому другому мужчине, что были необходимы весь ее здравый смысл и все ее внимание к чувствам окружающих, чтобы удержать их от сочувствия, которое, должно быть, ранило и нарушало ее покой.