Что касается второго обвинения, тяжкого обвинения в предательстве мистера Уикема, я смогу опровергнуть его только тем, что изложу вам полностью всю картину его связей с моим семейством. В чем конкретно вы меня обвиняли, я так и не понял, но той правде, которую я сейчас намерен вам рассказать, есть немало свидетелей с самой безупречной и надежной репутацией. Итак, мистер Уикем является сыном одного весьма почтенного джентльмена, много лет управлявшего нашим поместьем Пемберли. Беззаветная его преданность вполне естественно подвигла моего родителя на ответную благодарность, которая оказалась так велика, что распространилась и на крестника, Джорджа Уикема, обласканного покойным мистером Дарси с самых ранних лет. Отец мой платил за его обучение в школе, а потом направил любимца в Кембридж. Согласитесь, забота весьма существенная, особенно если учесть то, что отец мистера Уикема, пребывавший в вечной нужде по вине разгульного образа жизни сына, был просто не в состоянии дать тому образование, подобающее настоящему джентльмену. Мистер Дарси находил истинное удовольствие в обществе своего раскрепощенного и очаровательного крестника. Он был весьма высокого мнения о его морали и даже надеялся на то, что тот посвятит себя Церкви. Что касается меня, то я уже много, очень много лет назад начал придерживаться совершенно иного мнения о своем наперснике. Порочные его наклонности, изменчивость принципов – все это ускользало от взора близкого его друга, но не моего, ведь я видел того в самые разные моменты, в том числе и тогда, когда маска спадала с его лица. Мистер Дарси, разумеется, не знал всего этого. Здесь я снова вынужден причинить вам боль; и в какой степени слова мои ранят вас, знать можете только вы сами. Но какие бы чувства мистер Уикем ни исхитрился вызвать в вас (об их природе мне остается только гадать), я не могу не раскрыть вам настоящего его лица. Мой милый и добрый отец скончался чуть больше пяти лет назад; и привязанность его к Уикему до последнего дня оставалась такой сильной, что в завещании своем он просил меня заботиться о крестнике и всячески способствовать его продвижению на богоугодном поприще. Родитель мой распорядился относительно прихода для своего крестника, который должен был перейти к нему, как только место станет вакантным. Денежное наследство Уикему составило тысячу фунтов. Старый мистер Уикем не намного пережил моего батюшку, и примерно через полгода после череды этих печальных событий я получил письмо от Джорджа, в котором тот сообщал, что окончательно отошел от идеи рукоположения, а также спрашивал, может ли он рассчитывать на денежную компенсацию вместо помощи в продвижении по службе, от которой в общем-то мало дохода. Там же он добавлял, что расположен изучать законы, а потому доход его в тысячу фунтов не в состоянии покрыть всех предстоящих расходов. Скорее я желал, чтобы это оказалось правдой, чем верил в его слова, но в любом случае с готовностью воспринял новую его затею. Мне ли было не знать, что на роль священника мистер Уикем годится менее всего. Итак, вскоре дело было улажено. Он отказался от всякой помощи в продвижении на церковном поприще и взамен получил три тысячи фунтов. После этого связь наша надолго прервалась. Я слишком на него сердился, чтобы позвать тогда в Пемберли или принять его общество в городе. Как я полагаю, большую часть своего времени в ту пору он проводил в Лондоне, и едва ли его слишком занимали законы. Он оказался свободен от всяких обязательств, жизнь его продвигалась по стезе разврата и безделья. Так прошло около трех лет. Деньги его неизбежно кончились, и он снова послал мне письмо, в котором заверял, будто обстоятельства его крайне стеснены, что, впрочем, вполне соответствовало истине. Законотворчество оказалось вовсе невыгодным ремеслом, и теперь он твердо определился в разумности принятия духовного сана на том условии, разумеется, что я предоставлю ему некогда обещанный приход, в чем, собственно говоря, он мало сомневался, поскольку считал, что едва ли у меня найдется о ком еще позаботиться. Кроме того, я не мог позабыть последние распоряжения покойного моего батюшки. Но едва ли вы обвините меня в том, что на этот раз я отказался внять его посулам, наученный уже горьким опытом. Его возмущение моим ответом было пропорционально велико краху его и без того неустойчивого финансового положения, и отныне он без сомнений и без пощады клеймил меня в глазах всего общества. После этого случая разрыв наш стал полным и окончательным. Как он жил потом, я не знаю. Но прошлым летом Джордж снова появился из небытия, причинив мне тем самым страшную боль. Сейчас мне остается только сообщить вам еще одно обстоятельство, которое сам я изо всех сил старался забыть и которое, кабы не тяжесть вашего обвинения, ни за что не слетело бы с моих губ. Ну вот, сделав такое вступление, я не оставил себе более мостов к отступлению и вверяю себя вашей порядочности. Моя сестра младше меня на десять лет. После смерти батюшки Джорджиана перешла под опекунство племянника нашей матери, полковника Фитцуильяма, и под мое, разумеется, тоже. Около года назад она покинула школу, и для нее построили дом в Лондоне. Прошлым летом вместе со своей воспитательницей она отправилась в Рамсгейт, где в то же самое время отнюдь не случайно оказался мистер Уикем. К этому заключению я пришел уже позже, когда выяснилось, что он давно знаком с той самой миссис Янг, на счет которой мы так сильно заблуждались. Своей рекомендацией и помощью она так возвысила проходимца в глазах Джорджианы, в чьем доверчивом сердце жила еще былая к нему привязанность со времен детства, что она уверила самое себя в полной любви к Уикему, замыслив с ним тайное бегство. В прошлом году ей едва исполнилось пятнадцать, и это должно служить смягчающим вину обстоятельством. Заявляя о полном бескорыстии ее намерений, я счастлив заметить, что знанием этим обязан только ей самой. Я неожиданно нагрянул в Рамсгейт и застал их вместе за день или два до запланированного побега; и Джорджиана, будучи не в силах принести бездну горя и страданий брату, которого она любит скорее как отца, поведала мне о тайном своем замысле. Вы можете себе представить, что я после этого чувствовал, и как слепа была моя ярость. Любовь к сестре не позволила мне раздуть публичный скандал, но я написал письмо мистеру Уикему, который, впрочем, не дожидаясь его, поспешил скрыться, а также уволил миссис Янг незамедлительно. Разумеется, главной целью Уикема было заполучить приданое моей сестры, которое составляет тридцать тысяч фунтов; но в то же время я нисколько не сомневаюсь и в том, что он был искушаем желанием отомстить мне, украв самое дорогое, что у меня осталось. Таковы, мадам, истинные события, в которых волей судьбы мы оба с вами оказались замешаны; и, если вы не отвергните их как полностью лживые, я надеюсь, вы снимите с меня свои обвинения в жестокости по отношению к мистеру Уикему. Я совершенно не знаю, в какой манере, в какой форме он отравил ваше сердце гнусной ложью, но успеху его я ничуть не удивляюсь. Пребывая в полном неведении, вы не могли составить правильное суждение об этих несчастных событиях, да и поводов заподозрить очаровательного знакомого во лжи тоже не имели. Наверное, сейчас вы удивитесь, отчего я не сказал все это вчера. Поймите, накануне я получил достаточно сильное потрясение, чтобы владеть своими чувствами или понять, что может и что должно прозвучать. Правдивость всего мною здесь изложенного может подтвердить полковник Фитцуильям, который в силу родства, тесной и долгой дружбы и опекунства осведомлен относительно всех подробностей. Если ваше отвращение ко мне вынудит вас признать все мои заверения несущественными, вы просто не имеете права не поверить тому же в изложении моего кузена. Предвидя возможность того, что на слово вы мне не поверите, я сегодня же утром попытаюсь передать вам это письмо как вещественное доказательство полной моей откровенности с вами. Итак, мне остается добавить только одно: храни вас Господь. Прощайте,
