Гордость и преступление

Такого сухого и надменного тона от Питера Вика еще никогда не слышала, поэтому сочла благоразумным вмешаться:

— Мои достопочтенные сэры! А не кажется ли вам, что стоит спросить меня, за кого я намерена выходить замуж, как долго жить с этим человеком и разводиться ли с ним или все же нет?

Более острый конфликт, к которому были готовы и Майкл, и Питер, предотвратило появление в кремовом «Роллс-Ройсе» супруги девятого виконта Грейсток.

Ирина, как всегда, прелестная, как всегда, одетая безумно стильно, как всегда, говорящая на сногсшибательном английском с аристократическим прононсом и без малейшего акцента, выпорхнула из автомобиля и на мгновение замерла. В ее глазах на мгновение вспыхнули странные огоньки, и Вика вдруг подумала, что знает, о чем размышляет подруга, разглядывая ее и Питера.

Ирина явно думала о том, что именно она была бы идеальной супругой внука ее величества королевы, если тот все же собрался жениться на русской. Герцогиней, которой ее подданные восхищались бы и которая соответствовала бы их представлениям: начиная от разработанного ушлыми имиджмейкерами стиля одежды и внешности топ-модели и заканчивая совершенным в каждом звуке произношением.

Но в этом-то и суть, что Питеру требовалась не идеальная супруга, а та, которую он любил. А любил он не Ирину, а ее, Вику.

И, кажется, у Ирины с этим были большие проблемы.

Не исключено, что очень большие.

Но если и были, то виконтесса Грейсток сочла за лучшее не выказывать их, а, опустившись перед Викой в глубоком, даже более, чем требовал придворный протокол, книксене, столь грациозном, что он был подлинным произведением искусства и одновременно скрытым вызовом, кротким тоном произнесла:

— Крайне рада быть вашей гостьей, ваше королевское высочество!

Вика, чувствуя, что идея примирения ни с Майклом, который был на ножах с Питером, ни с Ириной, которая не могла ей простить (причем не того, что Вика якобы разнесла вдребезги ее свадьбу, а из-за того, что именно Вика, а не она сама отхватила внука королевы), была далеко не самой лучшей, дождалась, пока подруга наконец выпрямится, и, обняв ее, произнесла:

— Извини меня, пожалуйста. Я тоже рада тебя видеть. И давай без этих церемоний.

— Как скажете, ваше королевское высочество! — пропела Ирина, сладко улыбаясь Питеру, а тот, нервно теребя бороду, произнес:

— О, бабуля еще титула герцогов нам не дала. Так что не ошибетесь, если будете называть нас просто по именам. А теперь прошу всех в дом, в Ланкастерском салоне нас ждет чай с сэндвичами!

— И это, мои молодые друзья и будущие коллеги, и есть единственная задача настоящего журналиста: говорить правду!

Шон Фэллоу, обведя огромную аудиторию в кампусе Кембриджского университета затуманенным взором, наслаждался аплодисментами, которые предназначались только одному человеку: ему.

Серия скандальных разоблачений после публикации тайн королевского семейства, присланных ему «Другом из Дворца», вознесла Фэллоу, который из-за отсутствия славы потихоньку спивался, на вершины журналистской славы.

Теперь все хотели пригласить его, услышать его мудрые наставления, узнать о том, что же движет принципиальным журналистом, который в одиночку объявил войну королевскому семейству.

Королевской мафии.

Именно это и привело его в Кембридж, где он выступал перед студентами, в том числе будущими журналистами.

Да, удивились бы эти юные придурки, чьи головы забиты идеалистическим бредом, если бы он поведал им не всю эту муть и чушь, которую он должен был говорить, разыгрывая из себя мудрого ментора, а незамысловатую правду.

Что принципов у него не было. Что хотелось денег, да побольше. Что он был готов напечатать любую мерзость и гадость, лишь бы она укрепила его позиции в бульварной журналистике. Что с королевской «мафией» он ведет войну не потому, что желает донести до народа Британии правду, а потому, что хочет, чтобы эти коронованные твари мучились так же, как мучился он, узнав в детстве от жестокой соседской ребятни, что его отца вздернули на виселице.

И его отец уже давно мертв, а коронованная грымза все еще восседает на королевском троне.

И что он не успокоится, пока ее на троне не будет. И не только ее, но и всех этих лицемерных лощеных подонков, место которых на виселице.

Ну, или по старой доброй французской традиции, на гильотине.

И это самое важное: что правда, если она вообще есть, эта треклятая правда, ничуть не важна.

Ничуть.

Ничего такого он этим тупым юнцам не сказал, а, надавав массу автографов и попозировав для дюжины селфи, ощутил зуд в районе сердца.

Да, вершин журналистской славы он достиг, у него была теперь куча денег и всеобщее признание.

Однако одно осталось неизменным: он как потихоньку спивался, так и продолжал спиваться.