Гордость и возбуждение (СИ)

— Он ведь последний из рода, ведьмы стареют медленно, но даже так… Мои сто два года говорят о том, что детей у меня не будет, его мама тоже уже не юная, Мартин — поздний ребенок. Им просто нужно было подождать, и магия рода все равно осталась бы бесхозной. Со мной им не совладать, и они охотились именно на него, только документы его я меняла, как и свои, когда забирала Мартина у родителей. И сейчас тоже знала, что могу защитить. Уже договорилась с семьей Лейцеров, они специалисты в личинах. Один из них, старик, постарше и посильнее меня будет, должен был завтра приехать. И должен был под видом Мартина попасться Ордену. Последний из рода — он сильный обычно, очень сильный. Если бы Орден убедился, что Мартин вошел в силу и им уже не по зубам, то отстал бы от него.

Она поднимает лицо, и я с удивлением смотрю в черные провалы глаз.

— Им так не терпелось получить нашу магию… Для этого есть только два способа: убить Мартина или стать первым, с кем он переспит, и бросить его, — Франческа скривилась. — Мартин умеет сопротивляться всем заклинаниям и амулетам, заставляющим говорить правду — это его личный дар. Он соврал, сказав что еще девственник, и этим спас свою жизнь, но… Догадываешься, к какому способу они прибегли? Я знала, что он попал в беду, еще ночью знала, знала и где он, но не могла добраться. Их маг пусть и слаб, но мое присутствие почуял бы, и мальчишку убили бы. Да и я бы уничтожила их, но я их и так их уничтожу.

— Где он сейчас? — я не узнаю собственный голос, до того хриплым он стал. В голове не укладывается… Ради магии, такое сотворить с ребенком.

— В больнице, его вышвырнули из машины, сломал руку, пару ребер и нос, — ровно ответила ведьма.

— Адрес, Франческа, мне нужен адрес.

Через полчаса я уже расспрашиваю дежурную медсестру Первой городской больницы.

Мартин спит, когда я вхожу в палату и сажусь рядом с ним в кресло. Бледный и вымотанный, даже спящим он выглядит так, словно только что переплыл Атлантический океан на плоту. Я убираю с лица пряди волос и беру узкую ладошку в свою.

Он резко открывает глаза, порывисто вдыхает и косится на меня, осторожно, как-то даже неуверенно забирает свою руку и прячет под одеяло, вновь закрывая глаза, то ли собираясь заснуть, то ли притворится спящим.

— Мартин, я все знаю, тебе не стоит беспокоиться. Как ты себя чувствуешь? — кладу руку на голову, склоняюсь к нему, осторожно глажу по груди сквозь одеяло, помня о ребрах.

— Уходи, — хриплым, сорванным голосом просит он. — Уходи, я не хочу тебя видеть, просто уйди.

— Пожалуйста, не вини меня, я и так знаю, что виноват, — прошу. — Мартин, не бросай меня, ты мне очень нужен.

— Я не виню, не бросаю, просто не хочу сейчас видеть, не хочу, чтобы ко мне прикасались, не хочу никаких отношений. Ни с кем. Не хочу этой чертовой магии, — говорит рвано, на фразы едва хватает дыхания, кажется, еще миг и расплачется. — Не хочу этой чертовой жизни. К маме хочу. Хочу с папой на рыбалку.

Наверно так и правда лучше — встать и уйти. Я не готов к такому, не знаю, что говорить и надо ли. Но я не могу пошевелиться, опускаюсь на колени и кладу голову на постель. Закрываю глаза, чувствуя Мартина рядом и далеко одновременно.

— Уходи, — тихо просит Мартин. — Уходи сейчас, все равно уйдешь. Так давай сразу. Уходи.

— Я останусь и не уйду. От меня так просто не избавиться, мы — старики, народ упрямый, — пытаюсь шутить.

— Еще раз назовешь себя стариком, и я тебя гипсом стукну, — тем же страшным, хриплым, сорванным голосом сообщает Мартин.

— Согласен, — чуть улыбаюсь и осторожно обнимаю Мартина поперек груди. — Ишь чего удумал, меня и гнать, — фыркаю, — с моделями так поступать нельзя, совсем нельзя.

Упрямо остаюсь рядом, глажу сквозь толстую ткань одеяла, надеясь, что все же поступаю правильно, не слушая Мартина.

— Не прикасайся ко мне, пожалуйста, просто не трогай, — просит Мартин и добавляет: — С моделями, может, так не поступают, но ты же модель на пенсии.

Вздыхаю и убираю руки, только оставлять его одного не хочу. Один раз уже оставил…

— Мартин, ты же не думаешь, что я тебя обижу? Ладно, не отвечай, я просто тут побуду. Мы со всем справимся, ты мне так же дорог и нужен, как и всегда.

— Не думаю… Просто я грязный, мерзкий, слабый и никчемный, — признается вдруг Мартин. — Зачем я тебе?

Я нависаю над его лицом, заглядываю в потухшие бледно-зеленые глаза.

— Ты чудесный, храбрый, милый и чуткий Мартин. И ты мой. Я не отдам тебя даже твоим страхам. Старики не умеют шутить, у нас совсем туго с чувством юмора и пониманием, некоторые из нас вообще идиоты, но ты круто попал еще тогда, когда привез мне цветы. Я смотрю только на тебя и только тебя вижу в отражении лиц других, Мартин. Возможно, это и есть любовь. Слишком много раз я ошибался, думая: «вот оно, то самое чувство». Сейчас я уверен, именно поэтому молчу. Некоторые вещи теряются, стоит дать им имя, они слишком тонкие и эфемерные, для них наш язык сравним тому, как выпрямлять иглу кувалдой.