Гордость Карфагена

Когда Публий изложил свой план, генералы почти не спорили. Они оценили потрясающую эффективность тактики, предложенной Сципионом, и признали, что любой другой план действий означает их гибель. Вечером перед назначенными переговорами офицеры повели свои отряды к ливийскому лагерю и расставили людей на нужных позициях. Дождавшись ночи, когда глаза солдат привыкли к темноте, они двинулись вперед к стене военного поселения. Шли без факелов, в полном молчании. Многие воины несли глиняные кувшины с красными углями. Сосуды были обмотаны кожей, чтобы скрыть алые отсветы, в них были дыры, благодаря которым к углям проходил воздух, и они не угасали.

В самый темный час ночи Публий поднес к губам тростниковую дудочку и просвистел печальную мелодию. Сигнальщики подхватили ее и передали дальше, как было условлено. Воины, которые несли с собой кувшины, рассыпали угли на сухие ветви, заготовленные в разных местах по периметру стены. Другие солдаты столпились у этих куч, защищая слабое пламя от сильного ветра, который подул к тому времени. Как только красные огни расцвели золотистыми языками, люди начали зажигать от них факел за факелом.

Публий, стоявший в отдалении и наблюдавший за ходом всей операции, увидел, как огонь разросся от нескольких ярких точек до множества движущихся факелов. Он увидел, как несколько костров породили россыпи отдельных искр. То были сотни и тысячи факелов, которые быстро рассредоточились по периметру лагеря. Чуть позже первые из них коснулись бревенчатой стены, оплетенной терновым кустар ником. Публий увидел, как другие факелы полетели в воздух по длинным дугам, падая на крыши камышовых и соломенных хижин. Порывы сильного ветра раздували огонь и переносили его к центру лагеря. Через несколько мгновений все поселение представляло собой огромное пожарище. Сухое дерево и тростник горели не хуже лампадного масла.

Африканцы просыпались от панических криков. Многие из них не понимали, что происходит. Ужас затемнял их разум. Несколько охранников протрубили сигнал тревоги. Они кричали и указывали руками на отряды легионеров за горевшими стенами, но никто из ливийцев не обращал на них внимания. Военное поселение имело шесть-семь ворот. Люди в спешке выбегали из лагеря, со слезящимися от дыма глазами, часто без оружия и доспехов. Они спотыкались, толкали друг друга, некоторые срывали с себя горящую одежду. А затем их убивали темные фигуры, выступавшие из мрака с мечами и копьями наперевес. После яркого пламени казалось, что у этих фигур не было ни формы, ни цвета, ни плотности. За короткое время у ворот скопилось столько трупов, что римлянам некуда было ставить ноги. Хотя, возможно, их неловкие движения тоже объяснялись ужасом, поскольку сцена пред ними напоминала зрелище адской агонии. К тому времени, когда римские отряды у ворот сменились в третий или четвертый раз, они уже были не кровавыми мясниками, а ангелами сострадания и жалости, убивавшими горящих и обезумевших человекоподобных существ, которые, завывая, бежали навстречу собственной гибели.

Когда свет нового дня озарил бывший лагерь ливийской армии, легионеры замерли в безмолвном изумлении. Огромное военное поселение стало почерневшим пепелищем. Клубы дыма проносились над разбросанными остатками имущества, над телами, лежащими в немыслимых позах, над трупами животных, съежившихся до черных пародий своего былого состояния. В тех местах, где прежде стояли казармы, хижины и навесы, остались лишь сломанные столбы и обрывки шкур. Как оказалось, накануне Сифакс задержался в лагере, чтобы принять участие в ритуале очищения. Публий специально выставил это требование, чтобы не дать ему вернуться в город к молодой жене. Ночью царя взяли в плен. Связанный по рукам и ногам, он безумными глазами осматривал сожженное поселение и выкрикивал проклятия Публию, Риму и латинским богам. Сифакс называл их лжецами и негодяями. Он кричал, что история еще не знала подобного вероломства. Придет день, когда все их прегрешения падут на головы римлян и поразят их многократно и безжалостно.

Какое-то время Публий выслушивал перевод его обличительной речи, но, уловив суть обвинений, остановил ливийского толмача. Вскоре Сифакс повесил голову на грудь и горько заплакал, напоминая искалеченного ветерана давно забытой войны. Переменчивая Фортуна не щадила даже царей. Ганнона Барку не нашли. Судя по всему, он вознесся к небесам в клубах дыма и пламени. Он погиб, как и вся африканская армия. Наконец-то Карфаген остался беззащитным.