Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую

Враг начал отступать, оставляя то здесь, то там пулеметные расчеты с максимами, чтоб замедлить нашу атаку. Отчаянные немецкие пулеметчики делали все, что было в их силах, а потом гибли. Эти расчеты были маленькими — обычно из двух-трех человек — и всегда очень молодыми. Мы не могли их понять. Молодые солдаты умирали, потому что так им было приказано. Солдаты постарше уже думали своей головой — и принимались кричать “Камрад!” еще до того, как оружие раскалялось, а бойцы приходили в холодную ярость^{1987}.

Однако статистические данные очевидным образом показывают, что лишь меньшинство немцев — около 43 тысяч — сдались в последний период войны американцам. При этом англичанам и французам сдались целых 330 тысяч германских солдат^{1988}. Вероятнее, что сама мысль о постоянно прибывающем из Америки подкреплении способствовала краху германского боевого духа сильнее, чем реальное присутствие американских войск на фронте. Как бы то ни было, не вызывает сомнений, что американская морская пехота проявляла не меньшую готовность не брать пленных, чем очерствевшие британские и французские солдаты. Тот же капрал Макин приводит такие слова генерал-майора Чарльза П. Саммеролла, командовавшего 5-м корпусом Американских экспедиционных сил: “На севере находится железнодорожная станция… Приказываю ее захватить. Если вы возьмете там пленных, вам придется их кормить и вы останетесь голодными… Запомните — в этом месте пленных не берем^{1989}”. Макин вспоминал как минимум об одном случае, когда пленных не брали совсем, и еще об одном, когда пощадили только раненого немца — “по непонятным нам, молодым бойцам, причинам”. “Он был единственным, кого мы тогда взяли в плен — или, лучше сказать, «приняли в плен»”^{1990}.

Убедительно объяснить массовую сдачу германских солдат в плен в конце войны до сих пор ни у кого не получилось. Версия о том, что немцы “осознали” грядущее поражение, предполагает, что солдаты на фронте представляли себе стратегическую картину. Между тем в каждом случае речь явно шла скорее о личном сиюминутном выборе, чем о стратегических расчетах. Почему, например, Эрнст Юнгер отказался сдаваться, оказавшись незадолго до Компьенского перемирия в безнадежном положении? Из-за этого отказа сдаться вместе со своими людьми его чуть не убили. Может быть, он руководствовался соображениями личной чести — как и смертельно раненный германец, который отказался от медицинской помощи, которую ему предложили британцы, потому что хотел “умереть свободным”?^{1991} Почему продолжали свой бессмысленный бой юные пулеметчики, которых видел Макин в ноябре 1918 года?

8 июля 1920 года Уинстон Черчилль заявил в Палате общин:

Мы вновь и вновь видели, как вели себя британские солдаты и офицеры, штурмовавшие окопы под шквальным огнем. Половина из них гибла, не дойдя до вражеских позиций. Позади у них был долгий, кровавый день. Вокруг рвались снаряды. И вот в такой обстановке… они проявляли к пленным не только милосердие, но и доброту. Они вели себя сдержанно, наказывали тех, кого требовали наказать строгие законы войны, и миловали тех, на кого могло распространиться великодушие победителя. Мы видели, как они жалели раненых и помогали им, даже рискуя собой. Они поступали так тысячи раз^{1992}.

Может, и тысячи раз, но определенно не всегда. Если бы хоть одной из участвовавших в войне держав удалось убедить противника без опаски сдаваться в плен, война могла бы закончиться раньше — и необязательно поражением Германии. Однако вместо этого во многих подразделениях укоренилась культура немилосердного отношения к противнику, что заставляло бойцов с обеих сторон преувеличивать риски капитуляции. В свою очередь, если бы солдаты чаще не брали пленных, война могла бы продолжаться бесконечно. В каком-то смысле можно сказать, что так и получилось.

Война без конца