Горение. Книга 3

...Изучив копии этих документов (получены через товарищей «Штыка», бывшего прапорщика Антонова-Овсеенко, верного друга по девятьсот пятому году), Дзержинский решил было опубликовать их в «Червоном Штандарте» немедля — это же обличение самодержавных тиранов, истинный обвинительный приговор кровавому абсолютизму; по рассуждении здравом, однако, понял: можно подвести того безымянного героя, который имел доступ к этим страшным документам; опубликование рано или поздно поведет к еще одной казни.

...Дзержинский снесся с Берлином, повстречался с журналистом Фрицем Зайделем, тот сделал десять фотографических копий; спрятали надежно; пусть материал ждет своего часа; такого рода информация кровава, она давит, делает человека больным; воистину, во многия знания многие печали, — тем не менее выдержка и еще раз выдержка, все свое приходит в срок.

— Нет ничего страшнее динамита архивов, — заметил Дзержинский бледному, как-то даже обмякшему Фрицу. — Умение ждать рвет сердце, но без этого пепеляще-кровавого умения мы не победим. Обвинение царизму надо готовить загодя: это тоже программа борьбы.

Концепция государственного заговора

Из Лодзи Дзержинский отправился в Берлин; Роза Люксембург проводила совещание членов ЦК, — ситуация того требовала: разгром революции предполагал новые формы борьбы.

Поздно ночью, когда на квартире остались только Тышка, Ледер и Дзержинский, она заметила:

— Не знаю, права ли я, не вынося на суд товарищей мнения и чувствования... У меня такое ощущение, что в Петербурге началась мышиная драка за власть.

— Полагаешь, мы должны учитывать и это в нашей борьбе? — осведомился Дзержинский.

— С одной стороны, грех не учитывать разногласия между врагами — искусству политической борьбы надо учиться, мы в этом слабы, но — с другой — вправе ли мы позволять себе опускаться до такого низменного уровня, не поддающегося логическому просчету нормальных людей, каким характеризуется ворочающийся заговор в Петербурге? Не измельчим ли мы себя? — задумчиво сказала Люксембург.

— Какой заговор?! — Ледер пожал плечами. — Менжинский рассказывал кое-какие эпизоды о том, как там сражаются партии царедворцев, чтобы приблизиться поближе к трону... Обычная возня, свойственная абсолютизму... Заговор предполагает наличие персоналий. Нужен Кромвель. Или Наполеон. В России таких нет.

— Зато Азефы есть, — жестко сказал Дзержинский. — Точнее говоря, Азеф.

— Не уподобляйся Бурцеву, — заметил Ледер. — Он чуть ли не публично обвинял Евно в провокации.

— Вполне возможно, что он поступает правильно, — ответил Дзержинский и рассказал собравшимся о том, как видел члена ЦК эсеров садившимся в экипаж Герасимова.

— Не верю, — отрезал Тышка. — Ты мог обознаться, Юзеф. Не верю, и все тут. Да, барин от революции, да, внешность отталкивает, сноб и нувориш, но ведь он рисковал головой, когда организовывал покушение на Плеве и великого князя Сергея! Он организовал, именно он, Азеф!

— Тем не менее я бы просил передать мое сообщение Бурцеву, — упрямо возразил Дзержинский. — Я ему доверяю. И еще я прошу, — он обернулся к Люксембург, — поручить нашим товарищам в Париже разыскать на улице Мальзерб, шесть, Андрея Егоровича Турчанинова... Это бывший охранник, который очень и очень помог нам в деле с полковником Поповым, вы помните... Весьма информирован; полагаю целесообразным включить его в это дело... Как и все мы, я отношу себя к идейным противникам товарищей эсеров, однако невозможно мириться с тем, когда честнейшие подвижники революции, вроде Сазонова или Яцека Каляева, гибнут по вине провокатора...

— Хорошо, — согласилась Люксембург. — Думаю, против Турчанинова возражений не будет.

Возражений не было, согласились единогласно; только Здислав Ледер убежденно повторил:

— Но вот что касается заговоров в Петербурге, ты не права, Роза. Не следует выдавать желаемое за действительное. Не такие же они идиоты, эти сановники, чтобы рубить сук, на котором сидят! В единстве их сила, они друг за дружку кого угодно уничтожат; милые бранятся — только тешатся...

Тем не менее Люксембург была права.

Именно после разгрома первой революции в Петербурге начал зреть заговор. Точнее говоря, заговоры, в подоплеке которых стояли сугубо личные интересы сановников, обойденных кусками пирога при дележе портфелей и сфер влияния.

...В мозгу Герасимова концепция государственного заговора родилась не сразу; работая бок о бок со Столыпиным, он постоянно думал, как сделать карьеру; понял, что премьер прямо-таки алчет террора — в первую очередь для того, чтобы оправдать в глазах общественного мнения свой безжалостный курс; виселиц понаставили не только на Лисьем Носу, но и по всей империи: «успокоение должно быть кровавоустрашающим».

Герасимов никогда не мог забыть, как премьер вспоминал о беседе с лидером кадетов Милюковым; встретились в первые недели столыпинского правления, когда Трепов всячески поддерживал идею коалиционного министерства.