Горение (полностью)

- Ты знаешь, что из-за тебя десятки людей посажены в тюрьму, изувечены, побиты? - спросил Прухняк.

- Чегой-то из-за меня-то? Нешто я городовой? Белено говорить - я и говорю. Вон, младенцу гостинчиков принесла, сиротинушке кандальному.

- Ах ты, пся крев, змея подколодная! - крикнул Генрих. Дзержинский резко обернулся, услыхав, как лязгнул взводимый шахтером курок нагана.

- Не сметь! - сказал он.

Прухняк спросил глухо:

- Кто... Кому ты говорила? Кто тебя заставил?

- Никто меня не заставлял, - ответила Ядвига. - Вон, маленький меня заставил ейный, Зоськин. У нее в цицке молока нет, а он тихеньким растет. А урядник - добром, нешто он злое хотел? Он помощь дал...

- Ты пойди, гадина, посмотри кровь на снегу! Ты посмотри, посмотри! Твоих рук дело! - снова крикнул Генрих.

- Что вы еще говорили уряднику, Ядвига? - спросил Дзержинский. - Как его зовут?

- Урядник - как же еще?

- Идите, Ядвига, - сказал Дзержинский. - И если урядник станет вас спрашивать о чем-то еще - пожалуйста, придите к Зосе и расскажите, о чем он спрашивал. А Зося подскажет вам, что надо ему ответить. Если же вы скажете уряднику, что видели нас сегодня у Зоей, - ее посадят в острог. Понятно? Идите.

Когда женщина ушла, Генрих в тихой ярости сказал Дзержинскому:

- Добреньким стараешься быть?! А если Зоську сегодня заберут?! Вместе с младенцем?! Тогда что?!

- Не заберут.

- Интеллигентиком хочешь быть! - продолжал Генрих. - Добреньким, всем хорошеньким!

- Палачом быть не намерен, а интеллигентом всегда останусь. Стрелять в безграмотную, обманутую женщину не позволю никогда и никому - хоть ты сто раз рабочим себя называешь. Надо этой несчастной объяснить, что она делает, надо ее спасти, надо в человеке сохранить человека. Стрелять и дурак научится, особенно если ему браунинг выдала партия. Только для чего тебе оружие дано вот вопрос? Изменник, сознающий свою подлость и тем не менее предающий, - это враг, к которому нет пощады. А убогую-то, голодную... Калачей маленькому принесла...

Той же ночью Дзержинский узнал от члена Главного правления СДКПиЛ Якуба Ганецкого, что Антонов-Овсеенко ("Офицер", "Штык"), руководитель Военно-революционной организации РСДРП, прапорщик, изменивший "присяге и государю", пособник "полячишек", "главный подстрекатель солдат к мятежу в пулавском гарнизоне" расшифрован в охране и передан в ведение военно-полевого суда. Путь оттуда один - на виселицу.

Дзержинский сразу же - до бессильной и близкой боли - увидал лицо Зоськи и подумал: "А может, Генрих прав? Может быть, око за око? Ведь из-за этой тупой бабы Владимир будет казнен, Володя, "Штычок", нежный и добрый человек. Может, моя сентиментальность не приложима к законам той борьбы, которую мы ведем? Может, надо приучать себя к беспощадности? Но разве можно к этому приучиться? Это значит вытравить в себе все человеческое, а ведь наша цель - в конечном-то счете - в том и заключается, чтобы люди были людьми, а не темной, озлобленной, забитою, а потому жестокой массой. Ну, ответь себе, Дзержинский? Как надо поступать? Как можно сохранить свое существо в этой страшной борьбе? Нет, ответил он себе, - нельзя повторять тех, против кого борешься, - это будет предательством самого себя. Неписаный закон революции - а мы напишем его когда-нибудь, обязательно напишем - один навсегда и для всех: справедливость. Отступишь от него, дашь казнить несчастную обманутую - потом не остановить, потом разгуляется, а этого позволить нельзя - никому и никогда".

- Вот что, - медленно, словно с трудом разжимая рот, сказал Дзержинский, если мы не сможем организовать для Антонова-Овсеенко побег, если мы не сможем выкупить его, выкрасть из тюрьмы - я пойду сам на Нововейскую и возьму на себя дело.

На Нововейской, в доме 16-6, помещалось Губернское Жандармское Управление.

Ганецкий не сомневался - пойдет. 11

...Генерал Половский мерил шагами квадраты желтого паркета в приемной великого князя Николая Николаевича, загадывая на "нечет", который при делении на три дал бы цифру семь. Получалось то шесть, то восемь.

Приехал в имение великого князя Половский уже как несколько часов. Вчера еще он был в Петербурге, но после ужина с Веженским, который сказал - "пора", сразу же сел на поезд, не заглянув даже домой. Северная столица была парализована стачкой, лакеи Сдавали при свечах, хлеба не было, оттого что пекари на работу не вышли, в "Астории" пекли блины, чтобы как-то хоть выкрутиться, не растерять клиентуру, водка была теплой, поскольку бастовали и водопроводчики, а без них да без электриков льда не подучишь, а какая ж это водка, ежели без льдистой слезинки?!

- Если станут железные дороги, - задумчиво сказал Веженский, зябко кутаясь в легкое, не по сезону, пальто, - тогда категория риска возрастет во сто крат, тогда возникнет реальная опасность победы революционеров. Вы это ему объясните.

Перрон был погружен во тьму, не слышно было крика краснолицых носильщиков, не продавали пирожков с грибами, которыми обычно славился Московский вокзал; в ресторане давали одну лишь холодную севрюгу.